— В саду побуду, — ответила она. — Пополю немного и кусты подрежу.

На том разговор, можно считать, и кончился, сошел на нет. Ульрих укрылся за дымовой завесой ласковых слов. Она невольно подумала: кто умеет так бесследно скрываться, того считай что вовсе нет. И Кристофа уже не было, когда она вернулась в столовую. Прокрался, должно быть, через кухню и прихожую, лишь бы незаметно улизнуть к себе. От этого ей стало еще горше, будто ее предали.

Она собрала грязную посуду на поднос и отнесла на кухню. Сбрасывая остатки еды в мусорное ведро, услышала, как щелкнул замок входной двери. Потом заскрипела дверь гаража. Наверное, Кристоф выкатывает велосипед. Она не припомнит, говорил ли он, что куда-то поедет, но он и сегодня бормотал так тихо и неразборчиво, что она ничего толком не поняла. Очевидно, в школе опять неприятности, у него был такой понурый вид, когда он пришел. Она разогрела обед, остатки вчерашнего, потому что сегодня, когда она вернулась от нотариуса, у нее не было времени, а главное, охоты стряпать, а потом еще долго звала его, пока он не явился и молча не уселся за стол.

Что-то неладно, подумала она. Опять у него это пустое, безразличное лицо, этот скользкий, уклончивый взгляд. Он ел без всякого удовольствия, уткнувшись глазами в тарелку. Сама она взяла себе только немного творога, аппетита совсем не было. Чтобы хоть как-то расшевелить сына, сказала:

— Я сегодня у нотариуса была. Дальний участок парка продали.

— Знаю, — ответил он.

Он был совершенно безучастен. На расспросы о школе почти не отвечал, лишь «да» и «нет». Почему он ей не поможет? Ведь знает же, что ей сегодня пришлось сделать, и она вправе рассчитывать хоть на капельку понимания и сочувствия с его стороны? А ей так нужна толика участия, чтобы вырваться из этого гнетущего одиночества. Но Кристоф еще такой инфантильный, в нем столько детского эгоизма, что он просто не способен видеть тревоги и заботы окружающих, даже самых близких. Долгое время она надеялась, что когда-нибудь он вырастет и будет ей настоящим другом, однако с годами он становится все более ненадежным, все менее родным, и не похоже, чтобы эта отчужденность шла ему на пользу хоть в чем-то другом.

Теперь вот он снова сбежал, захлопнув за собой дверь. Она понятия не имеет, где он околачивается целыми днями после школы. Ни разу она не слышала от него ни слова о друге или о подружке.

Она начала мыть посуду — посудомоечная машина слишком велика для двух тарелок, — и тут ей попалась на глаза сумочка, брошенная на буфете. Разве она там оставляла сумочку? Договор о продаже участка она, придя домой, сразу положила в шкафчик в спальне, это она точно помнит. Значит, и связку ключей вынула, а потом снова положила в сумочку. Видно, она совсем не в себе, иначе непременно убрала бы сумочку на место.

Может, она забыла положить ключи? Да нет, вот они. И удостоверение личности, и кошелек с чековой книжкой. А сколько она вчера сунула денег в кошелек? Сотенную и две бумажки по пятьдесят? Или три? Обычно она не очень за этим следит, но сегодня должна бы помнить. Почему ее преследует чувство, будто она не может сосредоточиться и все время что-то упускает. Весь день она как во сне, но сон какой-то нервный, беспокойный, будто за ней гонятся, вот она в спешке и хватается то за одно, то за другое. Еще с самого утра началось: Лотар за ней заехал с небольшим опозданием и уже в машине, по пути к нотариусу, она спохватилась, что забыла удостоверение. Они вернулись с полдороги, и она, пробегая через прихожую, вдруг услыхала на кухне шум. Оказалось, забыла выключить горячую воду в мойке. Кран был вывернут до упора, в газовой колонке вовсю полыхало голубое пламя.

Такого с ней еще не случалось. Видимо, она хотела поставить в мойку посуду после завтрака, пустила воду, но тут в дверь позвонил Лотар, и она вышла, а потом и суматохе еще и удостоверение забыла, хотя специально выложила его на кухонный стол, чтобы перед отъездом сунуть в сумочку. Наверное, эта внезапная забывчивость как-то связана с тягостным сном, что разбудил ее сегодня рано утром и все еще напоминал о себе тонким отцовским свистом, который доносился откуда-то из- за стены и постепенно стихал, удаляясь, пока не смолк вовсе.

Она в сердцах крутанула кран и выключила воду. Но потом, снова уже в машине рядом с Лотаром, вдруг засомневалась, действительно ли она это сделала, ибо перед глазами все еще хлестала горячая струя, а в ушах стояло яростное шипение пламени в колонке. Ну и пусть, подумала она, плевать. Ничего страшного не случится, во всяком случае, по сравнению с тем, что должно произойти и о чем ей подумать страшно, хотя думать об этом уже необязательно, ведь все давно решено.

У нее были ледяные, влажные ладони, когда они с некоторым опозданием явились в контору нотариуса. Ютта ждала их уже минут десять, натужно поддерживая беседу с двумя представителями строительной компании, которая покупала участок. Она явно нервничала, как и нотариус. Тот уже велел секретарше разыскать Элизабет по телефону. Но теперь, когда она приехала, все трое мужчин рассыпались перед ней в любезностях, усаживая ее в кресло. И Лотар был с ней как-то особенно, бережно предупредителен, точно с пациенткой. Как пациентку, как больную отвез он ее домой по окончании процедуры, которая в основном свелась к тому, что нотариус с ошеломляющей скоростью и абсолютно монотонным голосом зачитал текст документа, а затем Ютта и она, оба прокуриста фирмы и, наконец, сам нотариус этот документ подписали. Все это время ее не покидало чувство, что ее загипнотизировали и обманывают, хотя она, конечно, была прекрасно осведомлена о том, что творит. Ее достаточно долго, вот уже несколько недель, убеждали и уговаривали: Ульрих, которому нужны деньги для его мюнхенских дел, Лотар, который, похоже, с ним заодно, и Андреас, который с этой строительной компанией сотрудничает и немало способствовал тому, что купля-продажа состоялась так скоропалительно.

Когда они вышли из небольшого кабинета, Андреас уже сидел в приемной, ждал Ютту. Как черт из табакерки, подумала она. С одним из представителей фирмы он тут же назначил деловую встречу после обеда. Теперь он сможет заложить на территории парка огромный жилой дом и тешиться иллюзией, будто наконец преодолел творческий кризис. Пока он договаривался, она на прощание обняла Ютту, надеясь найти у нее утешение и поддержку. Но не ощутила в ответном объятии ни грусти, ни раскаяния, только мимолетную сестринскую нежность и нетерпеливое желание поскорее уйти. Андреас собирался пройтись с Юттой по магазинам, наверное купит ей подарок. Это поспешное бегство было всего ужасней. В нем было признание вины, столь явное, что никаких слов уже не требовалось. Она его чувствовала, это признание, комом застрявшее в горле. Деревья вырубят, парк сровняют с землей. Теперь уже недолго осталось.

Это просто не умещалось в ее сознании: Ульрих, Лотар, Андреас, люди из строительной компании, нотариус, банковские служащие — все они, сами о том не ведая, образовали заговор. И она сегодня тоже к нему примкнула, уступила доводам Ульриха, потому что ничего не может им противопоставить, кроме глупых сантиментов, воспоминаний детства, юности, первых лет замужества, навсегда осененных для нее тенистой зеленью парка и — так она чувствует — укромно и надежно хранимых в уютных комнатах старой виллы, где теперь обитает только ее вечно пьяный брат Рудольф с двумя своими псами, человек, которого никто не принимает всерьез, о котором говорят, неодобрительно покачивая головой, которого и она сама никогда не любила, потому что он такой тяжелый, неуживчивый и заурядный. Ульрих просто выселит его в принудительном порядке, если тот не перестанет дурить и не примирится с его планом поскорее отремонтировать и сдать виллу в аренду. Но и это, наверное, всего лишь временный выход. Вот наберется достаточно денег, виллу снесут, на ее месте построят многоэтажное здание управления фирмы, а остатки парка заасфальтируют под автостоянку. Видно, так и должно быть, и возразить вроде бы нечем. Нечем, кроме безгласного возмущения чувств, которые говорят ей, что все неправильно, что так они только все погубят — и снаружи и изнутри. Ибо не может человек, изнутри выглядеть так, а снаружи иначе. Не может в душе творить одно — а в делах другое. Что сталось с Кристофом, с Лотаром? А этот нотариус — ну что он за человек? А Ульрих, да и она сама — куда они идут? Неужели никто не видит, что происходит? Неужели никто? А быть может, даже лучше, что все они ослепли?