Летящие дни
вернуться

Жигулин Анатолий Владимирович
Шрифт:
СНЫ Семь лет назад я вышел из тюрьмы. А мне побеги, Всё побеги снятся… Мне шорохи мерещатся из тьмы. Вокруг сугробы синие искрятся. Весь лагерь спит, Уставший от забот, В скупом тепле Глухих барачных секций. Но вот ударил с вышки пулемет. Прожектор больно полоснул по сердцу. Вот я по полю снежному бегу. Я задыхаюсь. Я промок от пота. Я продираюсь с треском сквозь тайгу, Проваливаюсь в жадное болото. Овчарки лают где-то в двух шагах. Я их клыки оскаленные вижу. Я до ареста так любил собак. И как теперь собак я ненавижу!.. Я посыпаю табаком следы. Я по ручью иду, Чтоб сбить погоню. Она все ближе, ближе. Сквозь кусты Я различаю красные погоны.. Вот закружились снежные холмы… Вот я упал. И не могу подняться. …Семь лет назад я вышел из тюрьмы. А мне побеги, Всё побеги снятся… 1962–1963 ЗАБЫТЫЙ СЛУЧАЙ Забытый случай, дальний-дальний, Мерцает в прошлом, как свеча… В холодном БУРе на Центральном Мы удавили стукача. Нас было в камере двенадцать. Он был тринадцатым, подлец. По части всяких провокаций Еще на воле был он спец. Он нас закладывал с уменьем, Он был «наседкой» среди нас. Но вот пришел конец терпенью, Пробил его последний час. Его, притиснутого к нарам, Хвостом начавшего крутить, Любой из нас одним ударом Досрочно мог освободить. Но чтоб никто не смел сознаться, Когда допрашивать начнут, Его душили все двенадцать, Тянули с двух сторон за жгут… Нас кум допрашивал подробно, Морил в кондее сколько мог, Нас били бешено и злобно, Но мы твердили: «Сам подох…» И хоть отметки роковые На шее видел мал и стар, Врач записал: «Гипертония», — В его Последний формуляр. И на погосте, под забором, Где не росла трава с тех пор, Он был земельным прокурором Навечно принят под надзор… Промчались годы, словно выстрел… И в память тех далеких дней Двенадцатая часть убийства Лежит на совести моей. 1964 ЭПОХА Что говорить. Конечно, это плохо, Что жить пришлось от жизни далеко. А где-то рядом гулко шла эпоха. Без нас ей было очень нелегко. Одетые в казенные бушлаты, Гадали мы за стенами тюрьмы: Она ли перед нами виновата, А может, больше виноваты мы?.. Но вот опять веселая столица Горит над нами звездами огней. И все, конечно, может повториться. Но мы теперь во много раз умней. Мне говорят: «Поэт, поглубже мысли! И тень, И свет эпохи передай!» И под своим расплывчатым «осмысли» Упрямо понимают: «оправдай». Я не могу оправдывать утраты, И есть одна Особенная боль: Мы сами были в чем-то виноваты, Мы сами где-то Проиграли Бой. 1963–1964 * * * В округе бродит холод синий И жмется к дымному костру. И куст серебряной полыни Дрожит в кювете на ветру. В такие дни В полях покатых От влаги чернозем тяжел… И видно дали, Что когда-то Путями горькими прошел. А если вдруг махры закуришь, Затеплишь робкий огонек, То встанет рядом Ванька Кураш, Тщедушный «львiвський» паренек. Я презирал его, «бандеру». Я был воспитан — будь здоров! Ругал я крест его и веру, Я с ним отменно был суров. Он был оборван и простужен. А впереди — нелегкий срок. И так ему был, видно, нужен Махорки жиденький глоток. Но я не дал ему махорки, Не дал жестоко, как врагу. Его упрек безмолвно-горький С тех пор забыть я не могу. И только лишь опустишь веки — И сразу видится вдали, Как два солдата С лесосеки Его убитого несли. Сосна тяжелая упала, Хлестнула кроной по росе. И Ваньки Кураша не стало, Как будто не было совсем. Жива ли мать его — не знаю… Наверно, в час, Когда роса, Один лишь я и вспоминаю Его усталые глаза… А осень бродит в чистом поле. Стерня упруга, как струна. И жизнь очищена от боли. И только Памятью Полна. 1964 КОЛЫМСКАЯ ПЕСНЯ Я поеду один К тем заснеженным скалам, Где когда-то давно Под конвоем ходил. Я поеду один, Чтоб ты снова меня не искала, На реку Колыму Я поеду один. Я поеду туда Не в тюремном вагоне И не в трюме глухом, Не в стальных кандалах, Я туда полечу, Словно лебедь в алмазной короне — На сверкающем «Ту» В золотых облаках. Четверть века прошло, А природа все та же — Полутемный распадок За сопкой кривой. Лишь чего-то слегка Не хватает в знакомом пейзаже — Это там, на горе, Не стоит часовой. Я увижу рудник За истлевшим бараком, Где привольно растет Голубая лоза. И душа, как тогда, Переполнится болью и мраком, И с небес упадет — Как дождинка — слеза. Я поеду туда Не в тюремном вагоне И не в трюме глухом, Не в стальных кандалах. Я туда полечу, Словно лебедь в алмазной короне — На сверкающем «Ту» В золотых облаках… 1976

Полярные цветы

РЕЛЬСЫ Минус сорок Показывал градусник Цельсия. На откосах смолисто Пылали костры. Становились молочными Черные рельсы, Все в примерзших чешуйках Сосновой коры. Мы их брали на плечи — Тяжелые, длинные — И несли к полотну, Где стучат молотки. Солнце мерзло от стужи Над нашими спинами, Над седыми вершинами Спящей тайги. С каждым часом работы Они тяжелели, Синеватую сталь В наши плечи вдавив. И сочувственно хмурились Темные ели, Наше дружное «взяли!» Сто раз повторив. Нас по восемь на рельс. А под вечер — по десять, По четырнадцать Ставил порой бригадир. И казалось нам: Будь рукавицы из жести, Все равно бы за смену Протерлись до дыр. Вы когда-нибудь знали Такую работу? До соленого пота, До боли в костях! Вы лежнёвые трассы Вели по болотам? Вы хоть были когда-нибудь В этих местах? Приходилось ли бревна Грузить с эстакады вам, Засыпать на снегу, Выбиваясь из сил?.. Я не циркулем тонким Маршруты прокладывал, Я таежную топь Сапогами месил! Не на ватмане строил я Фермы бетонные. Но своею работой Горжусь я вдвойне: Я пронес на плечах Магистраль многотонную! Вот на этих плечах. Позавидуйте мне! 1959 ОБВАЛ Обрушилась глыба гранита — И хрустнула прочная каска. Володька лежал в забое, Задумчив и недвижим. Лишь уцелевшая чудом. Лампа его не погасла И освещала руки С узлами набухших жил. И освещала кровлю — Нависшие черные своды. Бежали на помощь люди По штреку из темноты. Искрился кристаллами кварца Огромный кусок породы, Перечеркнувший Вовкины Радости и мечты… Володька был славный малый, Задиристый и упрямый. Он даже в большие морозы Ходил — нараспашку душа. А из далекого Курска Володьке прислала мама Красивый, с оленями, свитер И вязаный теплый шарф… Мы вышли из клети молча, Словно бойцы на поверке, Откатчики, машинисты, Бурильщики, мастера. И в свете полярного утра Шахтерские лампы померкли. Свистел обжигающий ветер В обмерзших стропилах копра. Я думал о том, что все мы — Хорошие, сильные люди, Что здесь мы еще построим Прекрасные города. Отыщем счастливые жилы И золота горы добудем, Но вот возвратить Володьку Не сможем мы никогда… Прощальным салютом взрывы Гремели средь белых сопок. Эхо неслось, отдаваясь В штольнях, карьерах, стволах, И улетало в небо, Где над копром высоким Упрямо боролся с ветром Маленький красный флаг. 1959 СОСНЫ НА СКАЛАХ Я часто слушал утром росным, Когда долины спят во мгле, Как шумно с ветром спорят сосны На голой каменной скале. И непонятно, странно было: Здесь даже травы не растут. Откуда жизненные силы Деревья гордые берут? И не ботаник в мудрых строчках — Пастух, Что здесь с рожденья рос, Помог найти мне самый точный, Простой ответ на мой вопрос: Они в гранит вросли корнями, И зной и холод с ним деля. Суровый, твердый этот камень Для них — Родимая земля. 1959