Летящие дни
вернуться

Жигулин Анатолий Владимирович
Шрифт:
ЗОЛОТО Глыбу кварца разбили молотом, И, веселым огнем горя, Заблестели крупинки золота В свете тусклого фонаря. И вокруг собрались откатчики: Редкий случай, чтоб так, в руде! И от ламп заплясали зайчики, Отражаясь в черной воде… Мы стояли вокруг. Курили, Прислонившись к мокрой стене, И мечтательно говорили Не о золоте — о весне. И о том, что скоро, наверно, На заливе вспотеет лед И, снега огласив сиреной, Наконец придет пароход… Покурили еще немного, Золотинки в кисет смели И опять — по своим дорогам, К вагонеткам своим пошли. Что нам золото? В дни тяжелые Я от жадности злой не слеп. Самородки большие, желтые Отдавал за табак и хлеб. Не о золоте были мысли… В ночь таежную у костра Есть над чем поразмыслить в жизни, Кроме Золота-серебра. 1963 РАБОТА На лежнёвке порою вешней — Видно, был большой перекос — Забурился, ломая лежни, И на шпалы сел паровоз. За крушение на участке, Если путь не починим в срок, Строгий выговор будет начальству, Заключенным — штрафной паек. Бригадир полез, не робея, С молотком под нависший скат. С уважением за Сергеем Наблюдал молодой солдат. А Серега очень спокойно Говорит, вытирая пот: — Отойди, гражданин конвойный, Ненароком тебя прибьет. Показал, где рубить опоры, Чтоб исправить опасный крен… Был когда-то Сергей сапером И в тюрьму угодил за плен… Топоры застучали дружно, Как, наверное, на войне. Если нужно — так, значит, нужно. Не стоять же нам в стороне!.. Хоть и малый — узкоколейный, Все равно паровоз тяжел. Но подважили посильнее. Кто-то крикнул: — Пошел! Пошел!.. Мы канат натянули туго, И, ломая ветки берез, Под веселую нашу ругань Плавно тронулся паровоз. И когда по брускам сосновым Он на рельсы вкатил уже — Всем нам было, Честное слово, Очень радостно на душе. Захватила нас всех работа, Увела от невзгод земных… Словно вышли мы на свободу На какой-то короткий миг. 1963 БЕРЕЗА Звенел топор, потом пила. Потом — последнее усилье. Береза медленно пошла, Нас осыпая снежной пылью. Спилили дерево не зря, — Над полотном, у края леса, Тугие ветры декабря Могли свалить его на рельсы. Его спилили поутру, Оно за насыпью лежало И тихо-тихо на ветру, Звеня сосульками, дрожало… Зиме сто лет еще мести, Гудеть в тайге, ломая сосны, А нам сто раз еще пройти Участок свой По шпалам мерзлым. И, как глухой сибирский лес, Как дальний окрик паровоза, Нам стал привычен темный срез — Большая мертвая береза. Пришла весна. И, после вьюг, С ремонтом проходя в апреле, Мы все остановились вдруг, Глазам испуганно не веря: Береза старая жила, Упрямо почки распускались. На ветках мертвого ствола Сережки желтые качались!.. Нам кто-то после объяснил, Что бродит сок в древесной тверди, Что иногда хватает сил Ожить цветами После смерти… Еще синел в низинах лед И ныли пальцы от мороза, А мы смотрели, Как цветет Давно погибшая береза. 1963 ПОЕЗД Мела пурга, протяжно воя. И до рассвета, ровно в пять, Нас выводили под конвоем Пути от снега расчищать. Не грели рваные бушлаты. Костры пылали на ветру. И деревянные лопаты Стучали глухо в мерзлоту. И, чуть видны в неровных вспышках Забитых снегом фонарей, Вдоль полотна чернели вышки Тревожно спящих лагерей. А из морозной Черной чащи, Дым над тайгою распластав, Могучий, Огненный, Гудящий, В лавине снега шел состав. Стонали буксы и колеса, Густое месиво кроша, А мы стояли вдоль откоса, В худые варежки дыша. Страна моя! В снегу по пояс, Через невзгоды и пургу Ты шла вперед, как этот поезд — С тяжелым стоном Сквозь тайгу! И мы за дальними снегами, В заносах, На пути крутом Тому движенью помогали Своим нерадостным трудом. В глухую ночь, Забыв о боли, Мы шли на ветер, бьющий в грудь, По нашей воле И неволе С тобой Делили Трудный путь. 1962–1963 ТРУДНАЯ ТЕМА Трудная тема, А надо писать. Я не могу Эту тему бросать. Трудная тема — Как в поле блиндаж: Плохо, Если врагу отдашь. Если уступишь, Отступишь в борьбе, — Враг будет оттуда Стрелять по тебе. Я трудную тему Забыть не могу. Я не оставлю Окопы врагу! 1963 ВИНА Среди невзгод судьбы тревожной Уже без боли и тоски Мне вспоминается таежный Поселок странный у реки. Там петухи с зарей не пели, Но по утрам в любые дни Ворота громкие скрипели, На весь поселок тот — одни. В морозной мгле дымили трубы. По рельсу били — на развод, И выходили лесорубы Нечетким строем из ворот. Звучало: «Первая! Вторая!..» Под строгий счет шеренги шли. И сосны, ругань повторяя, В тумане прятались вдали… Немало судеб самых разных Соединил печальный строй. Здесь был мальчишка, мой соклассник, И Брестской крепости герой. В худых заплатанных бушлатах, В сугробах, на краю страны — Здесь было мало виноватых, Здесь было больше — Без вины. Мне нынче видится иною Картина горестных потерь: Здесь были люди С той виною, Что стала правдою теперь. Здесь был колхозник, Виноватый В том, что, подняв мякины куль, В «отца народов» ухнул матом (Тогда не знали слова «культ»)… Смотри, читатель: Вьюга злится. Над зоной фонари горят. Тряпьем прикрыв худые лица, Они идут За рядом — ряд. А вот и я. В фуражке летней. Под чей-то плач, под чей-то смех Иду — худой, двадцатилетний — И кровью харкаю на снег. Да, это я. Я помню твердо И лай собак в рассветный час, И номер свой пятьсот четвертый, И как по снегу гнали нас, Как над тайгой С оттенком крови Вставала мутная заря… Вина!.. Я тоже был виновен. Я арестован был не зря. Все, что сегодня с боем взято, С большой трибуны нам дано, Я слышал в юности когда-то, Я смутно знал давным-давно. Вы что, не верите? Проверьте — Есть в деле, спрятанном в архив, Слова — и тех, кто предан смерти, И тех, кто ныне, к счастью, жив. О, дело судеб невеселых! О нем — особая глава. Пока скажу, Что в протоколах Хранятся и мои слова. Быть может, трепетно, Но ясно Я тоже знал в той дальней мгле, Что поклоняются напрасно Живому богу на земле. Вина! Она была, конечно. Мы были той виной сильны. Нам, виноватым, было легче, Чем взятым вовсе без вины. Я не забыл: В бригаде БУРа В одном строю со мной шагал Тот, кто еще из царских тюрем По этим сопкам убегал. Он лес пилил со мною вместе, Железной воли человек, Сказавший «нет» на громком съезде И вдруг исчезнувший навек. Я с ним табак делил, как равный, Мы рядом шли в метельный свист: Совсем юнец, студент недавний И знавший Ленина чекист… О, люди! Люди с номерами. Вы были люди, не рабы. Вы были выше и упрямей Своей трагической судьбы. Я с вами шел в те злые годы, И с вами был не страшен мне Жестокий титул «враг народа» И черный Номер На спине. 1962–1963 КОЛЫМСКИЙ СТЛАНИК Привет тебе, Колымский колкий стланик, Сибирских кедров самый младший брат! Давно я не был В этих сопках дальних И, словно друга, Видеть тебя рад. Как ты живешь? По-прежнему ли четко Тебе видны отсюда, свысока, Отвалы штолен, Узкая речонка И ветхие постройки рудника?.. Во чреве сопок Где-то вьются штреки… А здесь, На склоне каменной горы, Ты раздаешь бурундукам орехи, Лишайник укрываешь от жары. Ты очень добр. Ты нам простил, конечно, Невольную жестокость той поры, Когда в буран На этой сопке снежной Тебя рубили Наши топоры… Бадью в барак цинготный приносили. И густо поднимался хвойный пар. И доктор заставлял нас пить насильно Густой, Смолистый, Вяжущий отвар. А мы ничком Валились на солому. Казалось, к жизни больше нет пути. Никто не верил Пьянице лекпому, Что горький стланик Может нас спасти. …Совсем застыла В тишине округа. Недвижны сопки В розовом дыму… Густую ветку, Словно руку друга, Я прижимаю к сердцу своему. 1963 КЛАДБИЩЕ В ЗАПОЛЯРЬЕ Я видел разные погосты. Но здесь особая черта: На склоне сопки — только звезды, Ни одного креста. А выше — холмики иные, Где даже звезд фанерных нет. Одни дощечки номерные И просто камни без примет. Лежали там под крепким сводом Из камня гулкого и льда Те, кто не дожил до свободы (Им не положена звезда). …А нас, живых, глухим распадком К далекой вышке буровой С утра, согласно разнарядке, Вел мимо кладбища конвой. Напоминали нам с рассветом Дощечки черные вдали, Что есть еще позор Посмертный, Помимо бед, что мы прошли… Мы били штольню сквозь мерзлоты. Нам волей был подземный мрак. А поздно вечером с работы Опять конвой нас вел в барак… Спускалась ночь на снег погоста, На склон гранитного бугра, И тихо зажигала звезды Там, Где чернели Номера… 1961–1963