Пэт снова посмотрел на могилу.

— Так и есть, — согласился я и глотнул еще сидра.

— Они умерли так давно, — сказал Пэт.

Почти в самом начале его жизни.

— Мне бы хотелось, чтобы они познакомились с Джони, — сказал я. — Я очень сожалею, что они не узнали ее.

Пэт засмеялся:

— Они бы ее облизывали с ног до головы.

Я вернул ему бутылку сидра.

— Да, она такая сладкая, прелесть просто. — Мне захотелось обнять его и поцеловать, но я не двинулся с места. — Твои волосы…

Он смущенно пробежался пальцами по волосам.

— Не волнуйся об этом, — сказал он.

— Я пожалуюсь директору.

— Удачи. — Он тряхнул головой. — Они делали вещи и похуже. Они все хуже с каждым днем. Ты просто этого не видишь.

Вернулась Элизабет Монтгомери. Она опустилась рядом с Пэтом и поцеловала его в щеку. Он не шевельнулся, только смял окурок и сунул его в карман школьного пиджака. На могиле было очень чисто.

— Вас подвезти? — спросил я.

Элизабет Монтгомери взглянула на Пэта, и он помотал головой.

— Мы побудем здесь еще немного, — сказал он.

Элизабет Монтгомери подняла бумажный пакет с надписью «Еда гурманов».

— У нас есть сэндвичи, — сказала она. — Мы собирались провести здесь весь день.

Я с сомнением посмотрел на них:

— Ты обещаешь, что вечером вернешься? Она волнуется. Твоя мать волнуется.

Пэт поднял на меня глаза. Я ожидал от него язвительного подросткового сарказма, но он с серьезным видом кивнул:

— Мы вернемся вечером, хорошо?

Элизабет Монтгомери встала и улыбнулась мне.

— Все хорошо, — сказала она. — Мы приедем на поезде.

— О’кей.

Я окинул взглядом желтые поля. С восхитительной гармонией, которая заставляла их казаться скорее своим отдельным миром, чем женатой парой, мои родители умерли почти в один и тот же день. Больше десяти лет отделяло их смерти, но по календарю это произошло с разницей лишь в двадцать четыре часа. И когда я увидел желтые весенние поля, они оба сразу вернулись. Я должен приезжать сюда чаще, понял я. Хотя бы просто смотреть на желтые поля.

Я пожал руку Элизабет Монтгомери и крепко и горячо поцеловал сына в макушку. Это был совершенно правильный поступок. Я сунул несколько купюр в карман его пиджака. Все это я проделал, не спросив разрешения и не дав ему времени опомниться и возразить.

Потом я направился к машине, откуда позвонил его матери и сообщил, что Пэт сейчас со своей подружкой, бабушкой и дедушкой и что наш мальчик жив и здоров.

«Да, — думал я, выкарабкиваясь из постели, одеваясь в темноте и направляясь на машине в больницу. — Теперь вспомнил».

Мои родители умерли много лет назад, и я забыл, что в самом конце посреди ночи всегда раздается звонок.

Но сама больница совсем не изменилась. Так же на улице стояли и курили люди в пижамах и халатах, смеющиеся медсестры ожидали конца ночной смены, бездомный мужчина спал на лавочке возле закрытых киосков рядом с пустынной регистратурой — все те же давно известные сцены с теми же персонажами.

И все это сейчас вернулось ко мне.

Проходя по коридорам, наполненным, как и раньше, тем же ночным шумом перевозимого оборудования и стонов больных во сне, на одно безумное мгновение я осознал, что ищу кровать, на которой умирал мой отец. Я нашел сестринский пост, и меня направили в темную переполненную палату, где вокруг крайней кровати были задернуты занавески. Я вошел внутрь.

Синг Рана спал полусидя, его голова наклонилась вперед. Кен сидел рядом с кроватью, вскрывая большую коробку конфет «Куолити-стрит». Даже в этот час он был в своем воскресном костюме. Хотя он всегда был одет с иголочки.

— У него удар, — сказал Кен. — Знаешь, что это такое?

Я покачал головой:

— Не совсем.

Я знал все про рак. Мои родители были из поколения, обожающего «Касабланку». Сигареты и преданная любовь были в их сознании неотделимы друг от друга. Поэтому в нашем доме про рак было известно все.

— Не совсем или совсем нет? — прищурился он, яростно разворачивая конфету с карамелью.

Я посмотрел в лицо Синга Рана. Оно было по-прежнему гладким, как у юноши, вот только прекрасный золотистый оттенок кожи стал ярче и грубее, и от этого гурк внезапно постарел, словно за одну ночь прожил много лет.

— Совсем нет, — признался я.

— Этот шарлатан доктор говорит, что у него эмболия легочной артерии, — объяснил Кен, набив рот шоколадом. — Тромб. Ищет путь от сердца к мозгу.