— Мы со стороны невесты, — сказал я, и парень дал нам по белой розе в петлицу. Их короткие стебельки были обернуты серебряной бумагой.

Мы вошли внутрь. Свет струился сквозь витражные окна, освещая женщин в шляпках. Сильно пахло розами. В церкви было полно детей, носящихся взад-вперед по приделу, и их смех перекликался с возгласами родителей, пытающихся призвать их к порядку.

Кен продолжал держать в обеих руках розу, словно крошечный букет. Я взял у него розу и вставил ее в петлицу пиджака. Потом мы стали искать место рядом с гостями со стороны невесты, поближе к выходу, словно собирались быстро исчезнуть. Возле алтаря ждали двое юношей и женщина-викарий. Трейси стояла в переднем ряду и поправляла шляпку.

— Я не знаю этих людей, — пробормотал Кен.

Я увидел, что дочь заметила его. Она направилась к приделу, придерживая шляпку, цокая по плитам высокими каблуками.

— Рада, что ты пришел, папа, — сказала она.

Коротко кивнув мне, она взяла отца за руку и осторожно заставила встать.

Кен выглядел растерянным.

— Ты дедушка невесты, — объяснила Трейси, внимательно изучая вход. — Ты должен сидеть с нами.

Он позволил ей отвести его в первый ряд, и орган заиграл свадебный марш. Внезапно появилась невеста, как белое облако, которую вел под руку обливающийся слезами Иэн. Невеста была хорошенькой и беременной, плакала и смеялась одновременно и была больше похожа на свою бабушку, чем кто-то еще из переднего ряда. Она была такой же милой черноглазой озорницей, какую я видел на свадебных фотографиях Кена и его Дот. А может, так казалось потому, что она была в том же возрасте, что и ее бабушка на свадебных фотографиях, и все замерли при ее появлении, как на стоп-кадре.

Они шли по приделу, и все глаза были устремлены на них. Теперь я видел, кто из парней ее жених. Он улыбнулся девушке, опустил голову, а потом снова взглянул на нее. Трейси заулыбалась и стала тереть глаза. Хотя он был ниже ростом и уже в плечах, чем остальные гости в первом ряду, я все же мог рассмотреть Кена. Я видел, как он смотрит на невесту, прищурив глаза, как искоса поглядывает на ее лицо, словно она была девушкой, которую он откуда-то знал, но не мог вспомнить откуда.

В следующий раз я увидел его, когда он пробирался с бокалом шампанского в каждой руке сквозь толпу собравшихся к тому месту, где я беседовал с викарием.

— Прекрасное обслуживание, — сказал он и попытался облобызать ее в губы.

Та вздрогнула и отпрянула, но Кен продолжал идти к ней, закрыв глаза и вытянув губы. Я подхватил его прежде, чем он упал, и когда он пытался обрести равновесие, немного шампанского выплеснулось из бокала, попав на рясу викария.

Кен поморгал на нее из-за бокалов.

— Прекрасное, — повторил он.

— Большое спасибо, — улыбнулась викарий и поспешно удалилась.

Кен смотрел ей вслед, задумчиво опустошая бокал. Я осторожно забрал у него другой бокал и сам выпил его содержимое, чтобы избежать еще каких-нибудь проблем.

Мы находились в шатре на территории загородного отеля. Казалось, что это больше чем палатка для развлечений, словно шатер простоял здесь тысячу лет, а не был установлен сегодня утром. Когда заиграла музыка — взрыв радостного фанка, «Праздник» в исполнении «Кул энд зе гэнг», — казалось, она отражается от древних стен.

Кен направился к танцевальной площадке.

Я последовал за ним, внезапно осознав, почему чувствовал потребность остаться.

Трейси остановила нас. Она выглядела обеспокоенной.

— Папа, — спросила она, — ты пробовал канапе?

Но Кен продолжал идти, вежливо отстранив официанта с серебряным подносом коктейлей «Беллини» и направляясь к танцплощадке.

Трейси коснулась моей руки.

— Не дайте ему все испортить, ради меня, — попросила она.

Он был третьим человеком на танцполе. Помимо него там были только невеста и жених. Обнявшись, они раскачивались из стороны в сторону — чудной танец людей, никогда не учившихся танцевать. Казалось, они обрадовались появлению Кена, хотя бы как человеку, отвлекшему на себя внимание от их затруднения.

Улыбаясь, Кен изобразил технически безупречный твист — подушечками пальцев ног давил невидимую сигарету, одновременно размахивая руками, словно вытирался после душа, — и я спросил себя, какой из вечеров, проведенных на танцах вместе с женой, вспомнился сейчас ему. Люди зааплодировали и засвистели от восторга. Невеста отстранилась от жениха и подошла к дедушке.

Он взглянул ей в лицо, и его улыбка увяла.

— Дот, — прочитал я по его губам. — Моя Дот…

Потом его здоровая нога словно подломилась, и он опустился на пол, продолжая смотреть на девушку в подвенечном платье, вглядываясь в ее лицо, словно все вспоминая.

Вокруг снова раздался смех, но недобрый. Они смеялись над тем, как он сел на пол, и повсюду я видел белоголубые вспышки, потому что люди снимали его на мобильники, пока он сидел на полу. Невеста и жених тоже смеялись, а «Кул энд зе гэнг» велели всем хорошенько повеселиться. Я стал пробиваться сквозь толпу, чтобы поднять его.

И, несмотря на грандиозную вечеринку, дизайнерские шмотки и реки коктейлей, я вдруг разглядел в гостях все их современное уродство.

Женщины с жесткими взглядами, татуировками на руках и ногах, которые нельзя было скрыть под платьем. Изнеженные мужчины с тщательно уложенными волосами, блестящими от средств стайлинга, как глазированные яблоки, или же выбритые налысо, как преступники, в попытке скрыть наметившуюся плешь. Некоторые мужчины походили на детей — без галстуков на свадьбе, хотя им давно пора бы освоить основной узел. А дети были одеты как взрослые — маленькие девочки на высоких каблуках, маленькие мальчики в галстуках-бабочках, сжимающие в руках мобильные телефоны, снимая старика на полу.