Я пытаюсь бежать быстрее, но только спотыкаюсь. Пока я пытаюсь восстановить равновесие, рука хватает меня за локоть и жестокость его хватки говорит мне, что это враг. Я пытаюсь выдернуть руку, но у него нож, и он прямо на мне...

— Уйди от моей сестры! — Катя в буквальном смысле прыгает на спину мужчины и бьет его обоими кулаками. Это глупо и безрассудно, но я сделала бы то же самое ради Джози.

— Катя, нет! — я пытаюсь оторвать её от него, чтобы освободить её, чтобы она могла убежать, если мне это не удастся. Но другой верный солдат нагоняет нас. Его нож находит живот предателя, и солдат хватает Катю на руки, когда мертвый предатель падает. Он начинает бежать с ней обратно к поезду.

Она в безопасности — настолько в безопасности, как может быть любой из нас. Пора бежать.

Я продолжаю двигаться в направлении, в котором убежал мой отец. Снегопад усиливается, затмевая моё зрение и скрывает следы. Я больше не уверена в том, куда бежать, но я продолжаю, зная, что любая минута промедления может убить меня. Каждую секунду я представляю, как пуля находит мою голову, мой череп расцветает красным, и я падаю.

Отдаленная стрельба раздается позади меня, когда я наконец-то добираюсь до леса. Но ветви деревьев лишь немного защищают от сильного снегопада, и я больше никого не вижу, ни папу, ни Питера, никого из семьи. И совсем нет солдат. Я одна.

Что мне делать? Никто из того, кого я знаю, ни в одном из измерений, не может помочь мне. Если я буду звать на помощь, меня услышат не те люди. Если я буду оставаться на месте, солдаты, верные Сергею, могут добраться до меня. Но если я побегу, я могу так потеряться, что меня никто не найдет, даже Пол.

Наконец, я решаю поверить, что пошла в правильном направлении. Папа и Пётр должны быть где-то рядом. Если они ушли глубже в лес, то мне тоже надо это сделать.

Я начинаю идти в полубессознательном состоянии. Слава Богу, на мне шуба. Без неё у меня уже было бы переохлаждение. Дома я отказываюсь носить мех, потому что считаю это отвратительным, но сейчас я благодарна за тепло. Извините, маленькие соболя. Я клянусь, на этот раз вы отдали жизнь за хорошее дело.

Однако, эта шуба больше для красоты, чем для удобства. Застежка на большие кольца пропускает много холода, влажный ветер пробивается внутрь. Я в туфлях, не в ботинках и сейчас они уже насквозь промокли, мои лодыжки ноют от холода и начинают неметь. Моя меховая шапка осталась в вагоне, и снежинки, падающие сквозь сосновые ветки, падают мне на волосы и тают.

Мои зубы начинают стучать. Мои шаги становятся неуверенными и разум затуманивается.

"Ты должна продолжать идти", говорю я себе. Ты должна найти папу. Всё остальное не важно.

Я спотыкаюсь и хватаюсь за дерево. Кора крошится у меня под ладонями, но я едва ли чувствую это. Мои руки покраснели и застыли. Перчатки тоже остались в вагоне.

"Продолжай идти", думаю я. Но сейчас я иду так медленно, что сложно поверить, что я вообще передвигаюсь. "Продолжай идти".

Нет папы. Нет Жар-птицы. Нет Пола. Я больше не знаю, где я. Кто я. Я знаю только, что устала. По меньшей мере, мне уже не так холодно, сильное, соблазнительное тепло поднимается во мне, говоря, что всё хорошо, что я могу остановиться и отдохнуть столько, сколько захочу.

"Продолжай идти..."

Я падаю на колени рядом с большой сосной. Прислоняясь головой к дереву, я говорю себе, что я не останавливаюсь, не сплю, мне нужна минутка, чтобы собраться с силами.

Я чувствую, что падаю на спину, и снег такой мягкий подо мной, совсем как кровать, и я не боюсь.

Я просыпаюсь под треск огня, уютный и успокаивающий. Мне тепло — не смертельная иллюзия в лесу, а настоящее тепло из настоящего камина.

Я чувствую мягкий матрас подо мной, мех сверху, и рядом со мной...

Я открываю глаза и вижу Пола, лежащего у меня под боком.

— Миледи? — шепчет он и его лицо светится внезапной надеждой.

— Где, где мы?

— Дача в лесу. Осталось немного дров, нам хватило.

У многих русских есть дачи, маленькие домики в деревне, куда они отправляются на лето, чтобы выращивать овощи и плавать в озёрах, эти дома остаются свободными зимой, в совершенном уединении. Оглядываясь, я вижу простые беленые стены, икону Святой Матери и маленький камин, светящийся оранжевым от жара. Моё мокрое платье и форма Пола висят на крючках, вставленных в стену и сушатся.

Под моей шубой и какими-то одеялами мы с Полом лежим вместе, одетые едва ли в нижнее белье на простой постели на даче.

Он заикается:

— Я, я хотел только согреть вас, миледи...

— Конечно, — когда у человека переохлаждение, их нужно согревать теплом тела другого человека. Даже если бы я не знала этого, я бы поняла, что Пол хотел только помочь. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. — Где мой отец? Мои братья и сестра? Царь?

Если Пол и замечает, что я говорю об отце и царе как о разных людях, то он списывает это на переохлаждение.