Я уже порядком проголодался, как вдруг — будто о коварный древесный корень — споткнулся о нетерпеливый окрик отца:

— Ну пойдемте же, пора!.. И куда, к черту, подевался этот мальчишка?

Фанчико обнял Пинту, и они со всех ног кинулись на зов; я медленно встал с земли и поплелся следом: мне было приятно на них смотреть. (Слепень целый день кружил вокруг прекрасной стрекозки.)

— Вот и трамвай, ленивая желтая сова, — важно сказал Фанчико.

Вагон был почти пуст (про-фесси-о-на-лы экскурсанты еще не спешили по домам); с нами ехала только кондукторша, белокурая, крутобедрая, с улыбкой до ушей.

— Замечательный день, — благодарно сказала мама (и от ее слов в старом дребезжащем вагоне сразу стало светлее).

— Замечательный, — рассеянно повторил отец и, когда кондукторша подошла к ним, чтобы дать билеты, провел рукой по ее бедрам и с наружной, и с внутренней стороны (мелочь была у мамы). Мой взгляд и взгляд Фанчико и потом Пинты! Девушка зажала руку отца между бедрами и сказала:

— Сударыня, вот ваши билеты.

Фанчико взглянул на Пинту и кивнул. Добрый Пинта подскочил к кондукторше, оттолкнул ее и круто повернул лицом к себе, чтобы удобней было впиться зубами ей в руку, возле самых часиков марки «УМФ».

Бусинки — следы от зубов, подзатыльник, полученный от отца, и его вязкая кривая улыбка.

Фрак Фанчико был измят (хотя и так выглядел элегантно и необычайно), белая майка Пинты являла собой нечистую смесь желтого с серым. Они утомленно сидели на краешке моего воображения, болтая ногами. Вдруг Фанчико вырос передо мной и предложил поиграть в папу-маму. Я сказал — не получится, потому что он мальчик и я тоже мальчик. Фанчико — хотя это не в его обычае — пожал плечами и опять уселся вдали, болтая ногами. Если у человека под мышкой устроится выводок птенцов, как тут быть? Пинта опустил глаза. Что тогда делать, спросил я. Устраиваться. Устраиваться? Ну да. Милый Пинта, я молитвенно сложил на груди руки, милый Пинта, ведь это сущая дичь. Почему?

— Просто так.

Пинта испытующе посмотрел на меня и опять удалился на самую кромку моего воображения.

Я сел на радиатор, грел штаны. Было так хорошо сидеть там, выше всех, но Фанчико все же ворвался с вопросом:

— Слышишь?

Пинта пошевелил ушами. Что?

— Вжик, вжик. В комнате взрослых пошли в ход ножи.

Ножи? Какие еще ножи?

— Режут воздух ломтями. Очень острые ножи. И бросают их с открытой ладони.

Я притворялся, будто ничего не слышу, но меня злили шепот и это — вжик, вжик…

Пинта всплеснул руками. Ах, что ты, милый Фанчико, неужели на самом деле? Фанчико недовольно тер подбородок: он знал, теперь ему придется рассказывать, и был достаточно умен, чтобы не радоваться этому. Острые ножи распарывают воздух в соседней комнате. НОЖИ — вжик… вжик. Обычно их перебранки меня забавляют, но сегодня не забавляли. Я отвернулся. Видел тротуар (напротив) и уже видел там девушек в синих юбках.

А что, если все черепахи, но все-все на свете, возьмут и заберутся к нам в ванную? Ну и что тогда будет? Пинта, ухмыляясь, пинал меня по икрам. Такого не бывает!

— Но может быть, — сказал Фанчико, вступаясь за друга. — А решение, — милостиво кивнул он мне, — тут возможно такое: дядя дворник их не впустит.

Хорошо-хорошо, сказал я торопливо, потому что в окне напротив, наполовину скрытая шторой, стояла настоящая женщина. Совершенно настоящая. Фанчико и Пинта громко перешептывались. У нее были красные губы, ярко напомаженные. Фанчико приступил к действиям: он вежливо постучался мне в спину и заговорил с ходу:

— Полагаю, ты тоже чув-ству-ешь, что во взрослой комнате режутся насмерть и тем гу-бят атмосферу. Нам следует вмешаться. Ты главный пожарный, я младший пожарный, а Пинта… машина. Пинта, будь добр, посигналь.

Пинта не медлил: автомобильная сирена разбудила тишину мелколесья.

Настоящая женщина чуть-чуть наклонилась вперед, так что лоб почти коснулся оконного стекла, а уж прядь волос, которая выбилась при этом ее движении и упала на лоб, коснулась стекла безусловно. Я не повернулся (да и не мог повернуться), сказал не глядя:

— Я, как уже говорил, просто мальчик, и вы тоже, только поменьше. И никакие мы не пожарные, Фанчико, ты это просто придумал.

Настоящая женщина между тем зажгла сигарету. Как она курит! Какие красные напомаженные губы!

— Ну и ладно. — (Пинта, хотя особой остротой ума и не отличался, был временами очень хорош собой и находчив.) — Ладно. Тогда я буду первой строфой замечательного стихотворения, Фанчико — второй, а ты, — он не без ехидства покосился на меня, — ты нас будешь декламировать.

Женщина отвела ото рта сигарету и, вытянув губы трубочкой, пустила дым на меня. Заигрывает. Но меня-то голыми руками не возьмешь. Сперва мы заставим ее хорошенько поплясать и только после того прихлопнем, жестоко, уверенно, неотвратимо.