Сбоку на каждой кассете был наклеен белый прозрачный квадратик, и на одном из них карандашом сделана отметка: буква «Г».

Да… Она нерешительно взвесила одну из кассет на ладони. Надо бы их прослушать, но как? И где? Она не могла представить себе, какой магнитофон подходит для этих странных лент. Дома магнитофона у них нет, значит, надо отправиться в магазин, показать кассеты. А ей там ничего не скажут? Она смутно догадывалась, что это какие-то специальные, особенные ленты. Может, что-то военное? А вдруг ей начнут задавать вопросы и она растеряется, что тогда будет?

Она вновь подумала об этом медоточивом сыщике. Может, он и намекал на ленты? Она не могла заставить себя почувствовать к нему хоть малейшее доверие. И ведь если она отдаст ему эти штуки, то уж больше ничего не узнает. А она хочет знать, почему убили ее Гуидо и кто его убил. Прежде всего — кто его убил.

— Вам нехорошо, синьора?

Она резко обернулась и увидела почти рядом с собой рыжеусого. Она постаралась поскорее спрятать кассеты, но тот не проявил к ним никакого интереса. Немного успокоившись, она покачала головой.

— Я увидел — вы так побледнели, и подумал…

Она почувствовала, что он смотрит ей вслед, но ей теперь уже было наплевать. Решительным шагом она пересекла огромный вестибюль банка, не замечая высокого лысоватого мужчину, который при ее появлении сразу отвернулся и притворился, будто с большим интересом читает объявление министерства государственного казначейства. После тишины банка ее оглушил обычный шум улицы: растерявшись, она сначала двинулась в противоположную сторону от остановки автобуса, судорожно прижимая к груди свой пакет. Палящие лучи солнца немилосердно жгли лицо и шею, заставив ее вспомнить о ледяном холоде в большой комнате с мраморным столом посередине, куда ее пригласили опознать труп Гуидо. Такое яркое, жаркое солнце словно оскорбляло память о брате.

Балестрини внимательно посмотрел на человека, сидящего по другую сторону письменного стола. Этот тип не понравился ему сразу, как только он вошел и уселся. Глаза у него были водянистые, рот, казалось, постоянно растянут в улыбке, хотя он и не думал улыбаться. Балестрини еле выносил его и испытал истинное облегчение, когда смог дать выход своей неприязни, воспользовавшись вполне оправданным предлогом.

— Я хотел бы уточнить следующее, комиссар. Пролить свет на факты подобного рода — задача судебных властей, и она может быть решена лишь при сотрудничестве всех сил полиции и карабинеров. Без этого, разумеется, вряд ли чего-нибудь можно достигнуть.

Это было только вступление. Удовлетворенный им, он провел пальцем по лезвию ножа для бумаги, хотя и знал, что оно тупое. Собеседник кивнул, словно соглашаясь с ним.

— В таком случае я не понимаю вашей позиции. Вчера все утро я допрашивал Баллони в «Реджина Чёли» [32] . Карабинеры из следственного отдела идут по следам, на которые они напали, арестовав этого парня. У нас пока не так много данных, и любые новые сведения были бы весьма полезны. Вы же хотите, чтобы я держал полицейское управление в курсе дела, будто это я должен на вас работать, а не вы на меня. Если в управлении имеется досье на Джакомо Баллони или же там просто располагают какими-нибудь сведениями о нем, ваш прямой долг нас информировать, отнюдь не требуя при этом от нас отчета о ходе расследования.

Собеседник его продолжал согласно кивать головой. Балестрини, кроме всего прочего, выводил из себя его тихий голос и примирительный тон. Он бы предпочел, чтобы комиссар в ответ сказал что-нибудь вроде: «Нет, нет, доктор, позвольте. Я хочу уточнить, что…» — или сухо возразил: «Я вижу, что вы меня неправильно поняли».

Комиссар же стал объяснять: в политическом отделе полицейского управления Рима узнали… что этот Баллони в некотором смысле … всего лишь обычный уголовник, хотя и довольно известный, но, в общем, мелкая сошка. Короче говоря, им бы хотелось лишь получить информацию о том, как идет расследование, чтобы решить, могут ли они представить сведения, полезные судебным властям. Балестрини мысленно поздравил себя с тем, что деятели из политического отдела послали к нему именно этого болвана, одетого так, как в кино одеваются полицейские, получившие задание незаметно затесаться в ряды демонстрантов, а не постарались найти более искусного дипломата. Если, конечно, у них вообще такие имеются. Он смерил его ледяным взглядом.

— Комиссар, мы здесь, в прокуратуре, ждем от вас любых материалов, которые вы в состоянии передать нам относительно Баллони и его деятельности. С моей стороны я могу только подтвердить то, что вам уже известно: мы арестовали его, так сказать, застигнув на месте преступления — он вез взрывчатку, и именно в этом направлении в настоящее время ведется расследование. Больше мне нечего добавить.

Чуть приподнявшись, он протянул ему руку — ответное рукопожатие оказалось неожиданно крепким. Свое намерение тотчас же выкинуть из головы этого полицейского комиссара Балестрини осуществить не удалось. На пороге с небольшим пакетом в руках появился Де Дженнаро, столкнувшись в дверях с уходившим полицейским.

— Добрый день, доктор.

— Вы знаете, кто это был, капитан?

— Наверно, полицейский.

— Вы угадали, — сказал Балестрини и в двух словах передал ему их разговор, хорошо понимая, что не доставит удовольствия капитану. Действительно, Де Дженнаро недовольно наморщил лоб.

— Вы думаете, они идут по тому же следу, что и мы?

— Очень возможно, хотя я не знаю, какие у них были исходные данные. Кстати, что нового на фронте?

Де Дженнаро выглядел усталым. Балестрини сравнил его с Бауэром, который не поддавался неумолимому ходу лет благодаря своей кипучей энергии, выражавшейся не только в бурном потоке слов. Они принадлежали к разным классам, и это было очевидно, но роднило их то, что для обоих законом жизни была непрерывная деятельность. Однако Бауэр считал активной работой и те долгие часы, которые он посвящал не собственному делу, а чтению трудов по археологии или решению шахматных задач, во время чего он обдумывал свою очередную книгу. Де Дженнаро же никогда не позволял себе витать в облаках. Если он не окунался с головой в настоящую интересную работу, то находил себе другое дело, которое могло его удовлетворить. Плавал в бассейне, играл в теннис, в футбол или отправлялся поупражняться в стрельбе, хотя и так был замечательным стрелком.