Однако чугунные оградки продолжали пользоваться среди простых бобровцев стабильным спросом и братья Сивушки тут же заняли эту, легкомысленно покинутую Подкрышеном рыночную нишу. Все оснастка для производства копий у них на ЧП сохранилась, и братья продолжили отливать копья по-тихому, а остальные литейщики не только против этого не возражали, но и оказывали Сивушкам всевозможную посильную помощь.

Как только копий скапливалось достаточное количество, братья тайно переправляли их в свой гараж (тот самый) и соединяли отдельные компоненты в готовую продукцию, а затем продавали всем желающим. Этот тихий, побочный бизнес приносил братьям очень хорошие деньги, так как, по сути, все расходы по производству копий (включая литейное сырье и зарплату литейщиков) ложились на плечи ничего не подозревающего Крысовского, а Сивушки имели с этого дела только чистый стопроцентный доход. Что до клиентуры, то все работники "Скорби" считали так - если людям есть от чего огораживаться даже на кладбище, то и на здоровье, а всякое германофильство в этих вопросах было им абсолютно чуждо и находилось оно от них весьма далеко.

В самом начале дела Сивушки хотели выдавать Силантию и Митрохе дополнительную черную зарплату, которая в иные, удачливые месяца, могла бы превысить официальную, крысовскую, почти в десять раз, но те наотрез отказались. Тогда Сивушки придумали другой вид оплаты, подсказанный самой жизнью, так как в душе были людьми совсем нежадными и справедливыми. Они начали каждый день кормить Силантия и Митроху вкусными домашними обедами, которые при желании можно было бы назвать "малыми" или "черными" полянами. Коллеги ничего не имели против, и эти обеды как-то быстро прижились, а вскоре и превратились в традицию. Крысовский знал об этих дружеских обедах, но об их истинной подоплеке даже не догадывался и с чисто европейской брезгливостью думал, что его работники просто "пьют горькую", избавляясь таким образом даже от тех жалких грошей, которые он им выдавал в качестве заработной платы.

– Ну, как там?
– поинтересовался Косой, нарезая хлеб и сало.
– Чет он сегодня долго копается.

– Машинку свою от снега чистит, - ответил Митроха от окна.
– Ох, сердешный, доконают его эти бабы, нутром чую.

Косой хохотнул.

– А как же, - сказал он, втыкая красивый самодельный нож с наборной рукояткой в столешницу и принимаясь за банки с маринадами.
– Доконают непременно. Но перед этим ведь и приголубят?

– Ну, это уж как водится, - откликнулся Митроха. Он выглядывал в окошко внимательными, хитрыми глазами много повидавшего человека, высоко задрав бороденку и сильно щурясь.
– Только вот жалко мне его, ведь возраст уже у него не тот, а бабы сейчас такие пошли, что в случае чего и памятника ему не поставят. Да что там памятник? Они и не всплакнут даже, и на похороны-то не придут. Так - жил человек, жил, блядствовал в меру своих сил, хитрил помаленьку, а потом вдруг - хлоп (дед звонко хлопнул в ладоши). И - нету его больше, а вокруг только прежние бляди с сухими и злыми глазами стоят. Все в дубленках и турецком золоте. И - тишина.

– А ты его не жалей, - зло говорил на это Косой ловко вылавливая из банки огурцы и раскладывая их на пластмассовой тарелке.
– Пусть его ВЦСПС пожалеет, или что там у них сейчас циркуляры выписывает. А на памятник, если что, мы ему и сами сбросимся. Да нам и сбрасываться не нужно - мы этот памятник ему просто так отольем из сэкономленных материалов.

Косой не выдержал злой тон своего монолога и расхохотался, а следом расхохотались и Митроха с Кривым Сивушкой. Даже Силантий не удержался и улыбнулся в густые усы.

– Ну, все, - сказал Митроха, вытирая смешливые слезинки и отходя от окна.
– Вроде тронулся уже, наконец.

Он подошел к висящему на стене ящику распределительного электрического щита и распахнул его железные дверцы. Внутри ящик был пустым, а на месте распределительных щитков, рычагов, кнопок и предохранителей стоял небольшой цветной телевизор "Sony". Митроха включил телевизор и неспеша направился к столу с закусками. На экране появилась симпатичная, но очень уж серьезная дикторша в черном деловом костюме с элементами неброского европейского декора. Она строго посмотрела в сторону малой поляны литейщиков и сказала:

– Европа страдает от мощного циклона "Кристмас". Вот что происходит в эти минуты на восточном побережье Британии.

После этого она исчезла, а на экране появились бегущие за вывернутыми наизнанку зонтиками европейские женщины, катящиеся по булыжной мостовой елки, мотоциклы и ползущие боком машины. Общий план сменился видом молодого смуглого человека в тюрбане. Его буквально расплющило по витой чугунной решетке викторианского особняка. Молодой человек пытался оторваться от толстых прутьев решетки, но давление ветра сковывало его движения и прижимало к решетке все сильнее и сильнее.

– Отличное литье, - сказал Митроха, усаживаясь на лавку.
– В чем-чем, а в литье они понимают.

– Это да, - согласился Косой, мельком взглянув на экран.
– Я вот однажды смотрел соревнования гамбургских кузнецов, так они там такие витые элементы для заборов делают, засмотришься. Ну, кто в этом понимает, конечно.

– А еще они к этим заборчикам прикольные кованые таблички порою приклепывают, - откликнулся от верстака с катаной Кривой Сивушка.
– "Каждому - свое", "Труд облагораживает" и еще другие тоже в том же духе.

– Освобождает, - тихо сказал Силантий.

– Что?
– не понял Кривой.

– Труд освобождает, - повторил Силантий.

– А, ну да, - согласился Кривой.
– Вроде так.

– Да, - подтвердил Силантий.
– Так точно.

Теперь он стоял совсем рядом с домной и поглаживал ее гладкий бок правой ладонью.

– Ну, может и так, - не стал спорить Кривой.
– Кого-то чей-то труд может и освобождает. От кое-чего лишнего, например.

Он, по-видимому, уже определился с рашпилем. Подойдя к тискам, Сивушка примерился, быстро провел по стальной полосе своим инструментом, а затем резко отпрянул назад и склонил голову набок, словно бы любуясь только что проделанной работой.