Только Митроха повел себя как-то странно. Он остановился возле полки с шерстяными изделиями, некоторое время что-то там изучал, а затем намотал на штык своей лопаты большой джемпер морковного цвета. Вокруг Митрохи уже начал скапливаться ревущий серый туман, и он принялся размахивать своей лопатой, словно каким-то морковным знаменем, как бы пытаясь его разогнать. Сделав несколько энергичных махов, он немного разогнал туман, а затем повернулся к Эмилию и голосом Тихона спросил:

– Ну как?

– Нет, - не раздумывая ответил Эмилий.
– Это никуда не годится.

В тот же момент видение исчезло, и он оказался на своем месте за столом.

– Ну как?
– повторило тело Тихона.
– Подходяще?

– Я так не думаю, - вежливо ответил Эмилий.
– Все это как-то... неестественно выглядит.

– Значит, такая вибрация вас не устраивает?

– Нет.

– А зря. Поверьте, в вашем мире нет ничего естественнее этой вибрации. Это, так сказать, апофеоз лопатной мысли, а также его апогей, апокриф и в чем-то - прощальная соловьиная песня. Я имею в виду хоровое пение, естественно. Это так называемая универсальная национальная идея Лопатного Космоса, или просто - УНИ. Она подходит здесь буквально для всех, уж поверьте мне на слово.

– Возможно. Но уж очень она какая-то... приземленная. Боюсь, что у нас она не приживется.

– Приземленная, говорите? - задумчиво спросило тело Тихона.
– Ну, что же, сейчас мы попробуем оторвать вас от земли. Что вы скажете об идее немедленного освоения Марса? А гармоническая вибрация будет такой: "Вперед - на Марс!"

Тело Тихона снова вскочило, схватило Эмилия за воротник и, страшно вращая бельмами, закричало ему прямо в лицо:

– Вперед - на Ма-а-арс!

– Пустите!
– закричал Подкрышен, вырываясь из рук Тихона, но тот уже выпустил его итак.

– Ну как?
– спросил он, усаживаясь на ящик.
– Вдохновляет?

– Почему же сразу - на Марс?
– спросил Эмилий, растирая шею.
– Зачем сразу в такую даль?

– А куда же еще?
– удивленно спросило тело Тихона.
– Больше ведь просто некуда. Ведь приземленность можно исправить только стремлением ввысь? А куда вам в таком случае остается стремиться? Вокруг только черный холодный космос. На Марсе хотя бы не очень холодно.

– А может не нужно?
– с робкой надеждой спросил Подкрышен.

– Да как же не нужно? Очень даже нужно. Ведь иначе вы здесь просто в грязных пеленках утонете. Задохнетесь в собственных испарениях. А так раз-два, левой-правой и вперед - на Марс. Правда, пеленки перед таким ответственным выходом надо бы простирнуть, но на это, похоже, уже просто нет времени, так что сойдет и так. Подмоетесь прямо в полете.

– Но почему же сразу на Марс?
– не сдавался Эмилий.
– Может, сначала - на Луну?

– Да ну ее, - махнуло рукой тело Тихона.
– Местные американцы ведь туда уже разок слетали? Рассказывают теперь всем, что там нет ничего интересного. Да и что вам там делать после того, как они затоптали ее своими космическими сапогами? Разве у вас нет собственной космической гордости?

– А еще они ее всю на машинке своей изъездили, - быстро вставил Митроха.
– Поразвлеклись, короче, они там, на этой Луне, от души. До сих пор от лунных сквозняков флаги качаются.

– Вот видите, - кивнуло тело Тихона.
– Для настоящего преодоления приземленности вам стается только Марс. Ну, что - вперед? На Марс?

Оно снова уставилось на Подкрышена своими бельмами, и тот снова провалился в удивительно реалистичное видение.

Эмилий в тяжелом скафандре стоял на пологой каменистой дюне и любовался красивым красным закатом. Внизу, у подножия дюны, на мощной треноге чуть криво стоял похожий на большую кастрюлю посадочный модуль с открытым люком. Какой-то рослый космонавт, стоя на раскладной лестнице посадочного модуля, выгружал прямо на красноватый в лучах заката грунт различное оборудование, главным образом - связки лопат очень сложной, космической конструкции. Под днищем посадочного модуля два хромых космонавта одного роста, принимали эти лопаты и складировали их у оснований посадочных опор.

Эмилий тяжело, прыжками повернулся в тяжелом скафандре и увидел еще одного космонавта. Он был небольшого роста и издали походил на тяжело одетого для зимней прогулки земного ребенка. Этот космонавт-ребенок вел себя очень странно. Он словно бы скачками бежал по каменистой пыльной тропинке, прыгая то на одной ноге, то на другой, то сразу на обеих, словно бы играя с кем-то невидимым в легкомысленные космические салочки.

Эмилий вдруг ощутил острую потребность связаться с этим играющим космонавтом, поговорить с ним и узнать - что здесь происходит, в конце-то концов? Он поднес к стеклу шлемофона левую руку с пристегнутым к ней тяжелым пеналом, а затем негнущимися из-за толстой перчатки пальцами, очень неуклюже открыл крышку и кое-как нажал на пару находящихся внутри кнопок.

В тот же момент в его уши ворвалась какофония звуков. Здесь было и его собственное тяжелое дыхание, и треск магнитных разрядов марсианской атмосферы, и какие-то свисты, шорохи и завывания. Во всем этом хаосе были слышны и далекие человеческие голоса, но фразы доносились до ушей Подкрышена короткими, исковерканными атмосферными явлениями, обрывками. "Шажок... шажок... шажок, - бормотал, по-видимому, играющий в салочки космонавт, - ... а вот еще шажок... и еще... и еще... а теперь прыжки..." Подкрышену сразу же все стало ясно с этим играющим космонавтом. По-видимому, он просто не выдержал перегрузок, сошел с ума во время длительного и героического перелета и теперь он нуждался в лечении, а вот переговоры остальных космонавтов его заинтересовали: