– Уже нюхнул, да?

Затем Митроха постучал пальцами по своему телефону и вопрос продублировался на экране у Подкрышена: "Уже нюхнул, да?". Эмилий машинально ответил: "Еще нет" и сунул смартфон в карман. Изображение тут же растаяло в воздухе, а Подкрышен подумал: "Второй глюк за сутки на производственную тему - это уже слишком. И какое хамство - спрашивать у своего работодателя о таких вещах. А впрочем..."

– Зайка, я отойду ненадолго, буквально на пять минут, - сказал Эмилий, вставая из-за стола.

– Угу, - кивнула головой Аделька. Она просматривала свежую уголовную хронику на своем смартфоне, пытаясь прояснить судьбу Пампушечки и оценить дальнейшие перспективы по его делу.

Туалет ресторана "Патриций" был оформлен в строгом европейском стиле без всяких римских прибамбасов. Все блестело и сверкало как в операционной клиники "Шаритэ".

"Вот - правильно, - подумал Эмилий, подставляя руки под фотоэлементы европейского рукомойника.
– Ведь могут все сделать правильно, когда захотят. Европейскую поступь не остановить". Он высушил ладони под феном, прошел в ближайшую кабинку и удобно уселся на крышку белоснежного унитаза. Посетителей не было, вокруг стояла просто стерильная тишина, и это обстоятельство благотворно действовало на разболтанные за прошедший день нервы.

Не то, чтобы Эмилий так уж сильно этого хотел, просто по собственному опыту прохождения черных полос, он знал, что у каждой такой полосы есть точка апогея, точка наивысшего накала. Эмилий всегда узнавал приближение этой наивысшей точки по особому состоянию внутренней пустоты, и он чрезвычайно боялся этого состояния. Нужно было срочно заполнить чем-то эту темную пустоту, сгладить гребень набегающей волны, так сказать.

Эмилий вынул из кармана серебряную папиросницу и осторожно раскрыл ее. Таким же вот осторожным движением раскрывали когда-то первые американские путешествующие по миру протестанты свои крохотные карманные библии.

"Сейчас вот крохотных американских библий полно даже и у нас в Боброве, - думал Эмилий, рассматривая содержимое папиросницы.
– Да вот только раскрывать их что-то никто не спешит. Прямо как при социализме, честное слово. Это парадокс. Один из многих, впрочем". Внутри папиросницы находилась прозрачная пластиковая трубка медицинского вида и маленький прозрачный мешочек с белым порошком. Эмилий вынул трубку из специального зажима и задумался. "Начнем с однушечки, - подумал он, - а там видно будет". Трубка была проградуирована специальными делениями, одно деление называлось "однушечкой", два - "двушечкой", три - "трешечкой", четыре - "четвертушечкой", а остальные деления были нанесены просто так - на всякий случай. Эмилий сам изобрел это устройство, а предыстория этого изобретения была такова.

Однажды он угощался у одного своего московского партнера по бизнесу при помощи традиционной стодолларовой купюры и почувствовал в угощении отчетливый аромат ванили.

– Они что - в порошок ваниль добавляют?
– удивленно спросил Эмилий у своего партнера.

– Да нет, что ты, - воскликнул партнер весело.- Это от купюры. Вся пачка ванилью провоняла.

– Как -ванилью, - не понял Эмилий.
– Настоящей сырой ванилью?

– Ну, да. Они же там постоянно эти свои пончики из фастфудов жрут. Наверное, какой-нибудь оператор в одной руке держал пончик, а другой рукой мусолил свежие листы на конвейере. Вот и просыпалось. Прикольно, да?

– Да, - растеряно сказал тогда Подкрышен.
– Прикольно.

Ему вдруг представилась безобразно толстая афроамериканка в футболке с Микки-Маусом на огромных колышущихся грудях. Одной рукой она заталкивала в рот пончик, а второй теребила проплывающие мимо листы со стодолларовыми улыбками неизбывного Бенжамена. И грудь и руки афроамериканки были обильно посыпаны ванильной пудрой, а рядом с ней, на прочном железном столике, прямо возле стационарного увеличительного стекла и портативного стробоскопа, лежала огромная початая пачка пончиков марки "ханни пиггз".

После этого случая Эмилий и изобрел свою трубку. И был ей чрезвычайно доволен. Нюхать руки афроамериканских толстух с заокеанского конвейера по производству всемирного счастья ему не хотелось, даже несмотря на моду и пристрастие остальной местной элиты именно к зеленым трубочкам.

Он уже собирался приступить к операции, как вдруг совсем рядом кто-то сказал низким сиплым голосом:

– Подкрышен, это ты?

Эмилий вздрогнул всем телом и чуть не выронил все свое оборудование прямо на пол. Он быстро захлопнул папиросницу дрожащими пальцами и торопливо засунул ее в карман пиджака, а затем быстро нагнулся и заглянул под обрез стены соседней кабинки. Там были видны две пары лакированных зимних полуботинков. Сначала Эмилий даже подумал, что это - черная зебра так вырядилась, а затем зашла в кабинку и встала там на водопой, но ботинки имели разные размеры, хотя и были ориентированы носками в одном направлении.

– Не молчи, Эмилий, я по ботинкам вижу, что это ты, - четко и медленно проговорил голос.
– Италия, страус, "луччо скрополли", коллекция прошлого года. Таких башмаков у нас никто больше не носит.

Подкрышен, наконец, узнал этот голос - он принадлежал хозяину обувного ряда, занимавшего чуть ли не половину местного центрального рынка, известному бобровскому предпринимателю Пребыстровскому. Его сосед по кабинке пока отмалчивался. "Европа, - подумал Эмилий с раздражением.
– Нигде от нее не скрыться. Не сможешь ты уйти от этого огня, не спрячешься, не скроешься, она тебя настигнет..."