Картина была написана с удивительным мастерством и после первого же взгляда на нее становилась ясно, что Спартаку на этом празднике ничего не светит - патриции рано или поздно все равно разыграют его в древнеримскую рулетку. Казалось, что и Спартак это тоже понимает, поэтому его взгляд был направлен не на голосующих патрициев и даже не на занятого трапезой тигра, а куда-то вперед и вверх. Эмилия удивило и неприятно поразило внешнее сходство Спартака с Силантием Громовым. Он не знал, что прототип был взят Мазиличкиным с листа подстеленной под мольберт старой пожелтевшей газеты, на которой была запечатлена памятная церемония награждения Силантия трудовым орденом. Выписывая фигуру Спартака, мастер тогда смотрел на эту фотографию одним глазом, а его, оседланное грибами сознание и второй глаз, путешествовали по параллельным реальностям, вот отсюда и проистекало подмеченное Подкрышеном сходство.

На втором полотне была изображена римская когорта во время выхода на бранное поле. Легионеры брели куда-то по высоким, доходящим почти до высоты грудных пластин, травам и хмуро глядели вдаль - вероятно на боевые порядки пока невидимого, но сильного и могущественного противника. По многочисленным шрамам, вмятинам и зазубринам на оружии, можно было сделать вывод о том, что когорта состояла из очень опытных профессионалов. Впереди шел рослый воин в накинутой на плечи волчьей шкуре, с огромным, точно не римского типа, зазубренным в двух местах, топором. За ним второй воин нес шест с табличкой "SPQRF- IV". Над табличкой был виден орел необычного вида. Шея орла разделялась у основания на две одинаковые головы и расходилась на стороны, а из раскрытых орлиных клювов выглядывали длинные волнистые языки. Казалось, что орла с силой насадили на железный шест и теперь он кричит от страшной боли. Называлась картина "Когорта Фульмината".

"Какое там четыре, - подумал Подкрышен с грустью.
– Пятерочка как минимум. Причем сильно пошарпанная пятерочка. Тяжело быть Римом, очень тяжело. Но все же надежда есть. Должна же когда-нибудь подвалить и шестерка? Конечно, должна, время не стоит на месте. Это как с расходом горючих материалов. Сначала был евро-один, потом евро-два, три, четыре, ну а потом, как говориться - понесло. Жаль только, что от всех этих перемен очень уж сильно пострадал тот - первый Рим. Рим-один".

Раздумья о судьбах Рима, снова погрузили Эмилия в пучину ядовитого сарказма. Тем временем принесли заказ - бутылку красного вина, два салата "Цезарь" и большой трехэтажный вазон с пирожными. "Салат "Цезарь", - с горечью подумал Эмилий.
– Ну, конечно, сейчас будем кушать Цезаря..."

– Адя, - сказал он, поднимая бокал, - давай выпьем за любовь.

– Давай, - охотно согласилась Аделька.

– Это единственная стоящая вещь в этом... в этом...- Эмилий покрутил пальцами в воздухе.
– В этом Колизее. Это такой как бы центральный опорный столб, который поддерживает его крышу. Ты согласна?

– Да, - подтвердила Аделька.
– Мне тоже так иногда кажется. Вообще-то этих столбов множество, но если присмотреться, то можно увидеть, что все они как бы сливаются в один и что-то такое точно здесь поддерживают. Какой ты наблюдательный и умный, Эмилий.

Они чокнулись и пригубили бокалы. Люся уже давно заметила, что Подкрышен немного не в себе, и что он словно бы постоянно порывается что-то ей сказать. Поэтому она незаметно сунула руку в сумочку и включила диктофон.

– Адя, а помнишь, здесь летом немецкая фура утонула?

– Помню.

– Правда, было смешно?

– Да.

– Водолазы тогда отказались в кипяток нырять, и ее затянуло на глубину, а немецкий дальнобойщик стоял рядом, смотрел в провал и плакал.

– Бедненький.

Разговор не клеился и Подкрышен это сразу почувствовал. Почувствовала это и Люся, поэтому она снова сунула руку в сумочку и выключила диктофон.

– А ведь все дело тогда можно было, и поправить, - продолжал Подкрышен.
– Нужно было только объявить по радио, что здесь производится бесплатная раздача уже готового стирального раствора с рекламными целями. Так, глядишь, и фуру бы вытащили, и кипяток бы вычерпали. По крайней мере, узнали бы - откуда он здесь у нас берется...

– Нашим бобровцам ничего объявлять не нужно. Они этот стиральный раствор и так таскали отсюда почти до самых морозов, - сказала Аделька, надкусывая пирожное.
– Пока его обратно в асфальт не закатали. Без всяких объявлений.

– И что?
– спросил Подкрышен, глупо хлопая глазами.
– Дочерпали они до дна?

– Неа.

"И зачем только я завел этот глупый разговор?
– подумал Подкрышен раздраженно.
– Вот она - черная полоса..."

Вдруг, портьера на входе дрогнула, и в зал вошел веселый розовощекий толстячок в сером смокинге. Он остановился на входе и начал осматриваться. Это был тот самый Пампушечка, и Аделька посмотрела на него с любопытством, ведь совсем недавно она наблюдала его в ужасном душевном состоянии.

Тем временем Пампушечка уже увидал темную компанию и страшно побледнел, а в следующий момент портьера качнулась еще раз и он исчез. Люди из темной компании оставили свой коньяк, синхронно поднялись из-за стола и неспеша пошли к выходу. "Интересно, - подумала Аделька.
– Догонят или нет? Нужно на всякий случай стереть его телефон в записной книжке. Бедный Пампушечка, он же не виноват в том, что ему досталось такое ужасное наследство от папы. Но с другой стороны - кто-то ведь обязательно должен быть во всем виноватым? А иначе, зачем тогда будут нужны прокуроры, судьи и другие юристы?"