И наконец, в 1771 г. во втором издании "Вопросов, касающихся энциклопедии" имеется "Добавление издателя", в котором указывалось, что "маска" - сын Анны Австрийской, незаконный старший брат Людовика XIV. Можно усомниться в том, что это известное прибавление написано Вольтером или было предварительно одобрено им. Стиль прибавления слабо напоминает вольтеровскую манеру письма. Писатель говорит, что тот, кого стали называть "маской", был арестован после смерти Мазарини. Если бы речь шла о старшем брате короля Людовика XIV, родившегося в 1638 г., то держать в одиночном заключении незаконного сына Анны Австрийской пришлось бы ранее 1661 г. (впрочем, в "Добавлении" говорится, что арест был произведен по личному приказу Людовика XIV, как только он после кончины кардинала принял бразды правления и узнал тайну). Вместе с тем против гипотезы, что "маска" - старший брат короля, говорит, во-первых, то, что, если Мазарини и Анна Австрийская хранили секрет до 1661 г., им не было причин тогда открывать его молодому королю, и, во-вторых, то, что если "маска", находясь минимум до 24 лет на свободе (1637-1661 гг.), не сообщил никому о своем происхождении, следовательно, он не знал о нем. Да и другие не подозревали о тайне. Это означало бы, что внешнее сходство "маски" с его братом не бросалось в глаза. Откуда же "маска" мог узнать тайну, находясь в заточении, а если не узнал, зачем было нужно так тщательно изолировать его от любых контактов с окружающими? Кроме

того, само предположение, что королева скрыла от окружающих рождение ею ребенка, могло возникнуть только при незнании придворных обычаев. (Впрочем, последнее, как мы увидим, оспаривается.)"

Кем же был, согласно предположению автора, человек в железной маске? Ответ он дает в своей замечательной книге.

...Наконец, Рамус затих и некоторое время шел молча, о чем-то раздумывая. После чего задал совершенно неожиданный вопрос сэру Ланселоту: легко ли быть рыцарем? Тот поначалу оторопел, но Рамус быстро поправился: он, мол, имел в виду, какие качества присущи настоящему рыцарю? Сэр Ланселот приосанился, расправил плечи, но, вместо того, чтобы просто сказать, что настоящий рыцарь оказывает спрашивающему честь своим ответом, пустился в длинные рассуждения, описывая собственные качества так, что это было видно за сто миль. Причем, за отсутствием большого числа личных подвигов, он приводил примеры поведения того или иного рыцаря, как правило, характеризовавшие того не с лучшей стороны, после чего, произнеся "будь я на его месте", довольно живописно обрисовывал, какой эталон он, сэр Ланселот, в таком случае, собою бы являл. В общем, если судить по его словам, все настоящее и будущее рыцарство, за исключением, естественно, его самого, являлось скопищем всех мыслимых пороков и абсолютной неспособности трезво соображить и что-либо делать.

– А Грааль искать обязательно?
– снова спросил Рамус, который, казалось, слушал рыцаря вполуха, размышляя о чем-то своем.

Сэр Ланселот утешил его, сообщив, что такая задача ставится только перед достойнейшими, каковых, кроме него, не имеется, о чем он уже неоднократно упоминал только что.

Рамус терпеливо выслушал, после чего задал очередной вопрос, сводившийся к следующему: бродить в одиночку, это, конечно, хорошо, но нельзя ли так, чтобы, скажем, числиться в запасе?.. Он слышал о каких-то рыцарских сообществах, которые набирают себе членов, не слишком заботясь о благородном происхождении, главное - чтобы человек был хороший...

Последние слова он произнес угасающим тоном, поэтому сэр Ланселот, расслышав только первую часть, не замедлил завести повествование о рыцарских орденах, и, в частности, о том из них, членство в котором ему предлагали.

Сей рыцарский орден носил гордое имя Орден Зайца и обладал богатой историей. О его основании сэру Ланселоту поведал сэр Баллшит, являвшийся членом Ордена и при этом отменным вралем. Причем настолько, что, согласно самому же сэру Ланселоту, когда, как-то раз, на турнире, сэр Баллшит выбил своего противника из седла, победу ему, тем не менее, не присудили, поскольку просто не поверили своим глазам.

Вкратце, история основания сводилась к следующему. Она уходила своими корнями в ту неизмеримо древнюю эпоху, когда рыцари только начали осваивать благородное ремесло походов на сарацин. В те блаженные времена, по рассказам очевидцев, рыцарю достаточно было появиться в одиночку под стенами какого-нибудь сарацинского города, как тот сразу же кланялся ему ключами и высылал своего короля на честный поединок. С легкостью надавав тому по шее, рыцарь занимал его трон и правил долго и счастливо. Если же им вновь овладевала охота к подвигам, или надоедало это царство и он жаждал другого, рыцарь благородно возвращал трон королю (который на всякий случай жил где-нибудь поблизости, обычно в оазисе, в хижине) и отправлялся дальше. В результате, все противоположное побережье моря, именуемого Средиземным, состояло сплошь из королевств, завоеванных рыцарями с этой стороны. Причем королевств этих расплодилось столько, что зачастую было непонятно, где кончается одно и начинается другое; можно было, высунувшись из окна замка, ногами остаться в своем королевстве, в то время как голова оказывалась в чужом.

На этом первый период освоения сарацинского побережья окончился. Начался второй, куда менее славный, чем первый.

Какой-то сарацинский король, не желая получать от доставшегося ему волей судьбы рыцаря по шее на поединке, сам накостылял тому так, что тот едва унес ноги, причем без коня, оружия и доспехов. Этот пример оказался заразительным, и спустя время сарацины стали награждать тумаками в полной мере не только отдельных рыцарей, но даже нескольких сразу. Таким образом развеяв миф об их непобедимости. Вслед за чем дошло до того, что прежде тихо-мирно сидевшие в своих оазисах свергнутые короли набрались храбрости и стали возвращать себе свои прежние владения, поскольку короли нынешние, в конце концов, изнежившись, стали подражать своим поведением азиатским сатрапам, - соседи, все-таки, а дурной пример заразителен, - и оказались неспособны их защитить.

Кончилось же тем, что установилось хрупкое равновесие, частенько нарушаемое в пользу сарацин. Объединившись, непонятно как, под владычеством какого-то главного сарацина, они прибирали к рукам все, ранее потерянное, причем осмелели настолько, что стали подвергать осаде те замки, в которых рыцари теперь уже скрывались группами. Легко понять, что изгнанные, пылая жаждой мщения, отправлялись к своим ближайшим соседям, в то время как самые умные из них - подавались обратно за море.

И вот случилось так, что сарацинское войско осадило какой-то там замок и, не предпринимая особых боевых действий, выжидало, когда истощенные голодом и жаждой противники примут их условия, заключавшиеся в полной и безоговорочной капитуляции на милость победителя. Тем, в общем-то, не оставалось ничего иного, в виду совершенно невообразимой разницы между силами обороняющихся и осаждающих, однако окончательное решение постоянно откладывалось. Дело в том, что каждый раз, когда, собравшись с духом, рыцари собирались отпереть ворота и вынести ключи, дабы избежать большего несчастья, они отправлялись за благословением к самому старому рыцарю, безмятежно спавшему на протяжении всей осады. Просыпался он только для того, чтобы немного подкрепиться. Каждый раз ему приходилось заново растолковывать сложившуюся ситуацию, и каждый раз дело оканчивалось следующим диалгом.

– И что вы решили?
– спрашивал он пришедших к нему рыцарей.

– Мы решили принять их условия и вручить сарацинам ключи от замка.

– Они требуют у вас ключи?

– Пока нет. Только капитуляцию.

– Так куда торопиться? Как только спросят, так сразу и отнесете.

После чего снова засыпал.

Возразить против этого было нечего, а потому рыцари, переглянувшись, с тяжелыми вздохами, стараясь не глядеть друг на друга, тащились обратно на стены, откуда могли взирать на объедавшихся, опивавшихся и занимавших себя всяческими увеселениями сарацин. Что, естественно, не добавляло им боевого духа.