– Не знаю.

Он ждал смеха, которого, однако, не последовало. Он стоял перед зеркалом в пустом кафе,

– Закрываемся, - грубо одёрнул его хозяин.
– Уходи, не хватало мне ещё сумасшедших.

Несмотря на все принятые меры, болезнь просочилась в город, из которого, возможно, и не уходила. Сразу несколько человек обнаружили у себя её симптомы, в том числе полицейский майор, руководивший операцией по захвату первой партии сомнамбул. Теперь паковавшие чемоданы уже сто раз пожалели, что не прислушались к первому сигналу тревоги и не сбежали на большую землю, как подсказывал им внутренний голос, а поддались инерции и лени. Эпидемия, как вражеская армия, стремительным броском опередила их, отрезав от мира, и они сразу попали в гигантский котёл. Да, мышеловка захлопнулась, и теперь им оставалось кусать локти. Отмечались случаи, когда сомнамбулы, перепутав окна верхних этажей с дверьми, разбивались насмерть. На всякий случай все стали закупоривать окна и, задыхаясь от жары, с ужасом спрашивали себя: "Кто следующий?" А во всём они винили городского главу, расстроившего их планы.

Но - всё по порядку.

После новой вспышки болезни мэр позвонил врачу.

– Вы в курсе очередных случаев лунатизма?
– не здороваясь, прохрипел он. Скрывать болезнь уже не было смысла, по крайней мере, от врача, и он назвал всё своими именами.

– Да, - солгал врач уже, неделю не покидавший квартиры.

– Как ваше самочувствие?
– Мэр произнёс это скороговоркой и, не дожидаясь ответа, категорично продолжил: - В создавшихся условиях вы просто не имеете права устраниться. Понимаете?

– Да, - снова солгал врач, собрав всю свою волю в кулак, но уже мало отдававший отчёт в происходящем.

– Тогда завтра я жду вас у себя.

– Да, - в третий раз сказал врач, хотя мэр уже положил трубку.

Слушая гудки, врач ещё долго стоял посреди комнаты, не понимая, наяву состоялся его разговор или только ему пригрезился.

Мэр уже пожалел, что не послушал совета врача, и не сообщил о начале эпидемии раньше, как это требовала инструкция, но именно поэтому отступать теперь было некуда. Взвесив все "за" и "против", на что у него ушло полдня, он решил идти до конца. Над городом повисла гробовая тишина, не предвещавшая ничего хорошего. Паника, которой он так опасался, вместо того, чтобы вырваться наружу, угнездилась внутри каждого. Но в любой момент могла выплеснуться на улицы, сделав ситуацию непредсказуемой. Отчётливо это понимая, мэр развил бешеную энергию. Срочно открылась горячая линия, связанная напрямую с мэрией, по которой можно было сообщить о случаях заражения у родственников или соседей, организовались пункты, куда были обязаны являться при малейших подозрениях на лунатизм. Однако многие, чтобы избежать лагеря, скрывали свои симптомы. Мэр отдал приказ полицейским выявлять таких и без церемоний изолировать. Некоторые же, преимущественно женщины, наоборот, со страху наговаривали на себя, ставя ложный диагноз. Когда он не подтверждался, они даже не могли радоваться. Уставшие от бесконечного напряжения, в которое им снова предстояло погрузиться, изнурённые томительным ожиданием, которое, само по себе, стало страшной пыткой, они казались даже разочарованными. Не выдерживая, они приходили на проверочные пункты снова и снова, не сомневаясь, что на этот раз точно заразились. Это превращалось в навязчивость, в психоз. И таких становилось всё больше. В лагере, сразу за воротами, наскоро соорудили фильтрационный барак, куда отвозили всех с подозрением на болезнь. "Чистилище", - тут же окрестили его горожане. Но ад, похоже, находился уже по обе стороны дощатого забора. Собрав наскоро пожитки, многие решали бежать. Но допустить этого было нельзя. Тут речь шла уже не об испорченной репутации мэра, а о гораздо более серьёзном - вирус мог выйти за пределы тундры. И последствия тогда были бы чудовищны. Что уж говорить о такой мелочи, как отмена летнего судоходства, из-за которого вымрет один маленький заполярный город? Мэр распорядился изъять личный транспорт. Был также срочно издан указ, грозивший беглецам безотлагательной отправкой в лагерь. Но это никого не остановило. Можно сказать, это возымело обратное действие. Испуганные до чёртиков горожане, прихватив спиртное, уходили в тундру пешком. В одиночку и целыми семьями. Чтобы прекратить исход, грозивший стать массовым, под руководством мэра организовали специальные бригады, задачей которых было патрулировать тундру на джипах и возвращать беглецов. Бригады составляли из людей проверенных, близких к окружению мэра, у которых доставало сил не поддаться соблазну улизнуть. К тому же туда брали семейных, оставляя детей и жён заложниками. Об этом не говорили вслух, но это знали все. В тундре летом видать далеко даже невооружённым глазом, а уж в бинокль и подавно, и пешком уйти от машины шансов не было.

– Далеко собрались?
– догнав уходивших горожан, куражились полицейские.
– Может, подвезти?

– Отпустите, что вам стоит?
– умоляли их.
– Могли же вы нас не заметить.

– Во-первых, не могли. А, во-вторых, вы, значит, уйдёте, а мы? Про нас и не подумали, бросили одних с эпидемией, а ведь у нас тоже семьи.

– Так бежим с нами.

– Вы что, глупые? Сказано же, у нас остались семьи.

– Ну хоть в лагерь не отвозите.

– Не бойтесь, высадим на окраине.

Джипов было несколько, ежедневно они доставляли назад десятки беглецов, и эти жёсткие, если не сказать, жестокие, меры принесли результат: их волна спала. Эпидемия всех посадила в мешок, и поделать с этим было нечего. Оставалось воспринимать всё стоически, и некоторым это удавалось. В их домах допоздна, а то и всю ночь, горел свет и звучала музыка. Казалось, веселье, подогретое алкоголем, бьёт через край, смех, зачастую, истерический заглушался общим пением, какой-то бесконечно длинной песнью, слов в которой было не разобрать. Её горланили пьяными голосами - мужскими и женскими, охрипшими от постоянных криков. А иногда вдруг всё стихало, и кто-нибудь заливался бесстыдной частушкой: "Микробы крикнули: нас - рать! А мы ответили: насрать!" И снова раздавался дикий смех. Так они готовились встретить воображаемого врага: во всеоружии - похабными частушками и, напившись до бесчувствия. Что ж, каждый храбрится, как может, и на свой лад уходит от действительности. Сограждане в ужасе косились на этот пир во время чумы, не находя в себе мужества вести себя также или присоединиться к обитателям таких домов, объясняли его сумасшествием, но в глубине веселившееся вызывали симпатию - в конце концов, те оставались людьми, а не курицами, носившимися по двору без головы. Но таких нашлось мало. Буквально горсть. Остальные смирились со своим положением, ещё не заразившись, напоминали безволием сомнамбул. Справиться с ними властям было легче лёгкого, а наиболее упрямых переселили в лагерь. Домиков в нём было много, и вначале места хватало на всех. Однако прибывали всё новые партии сомнамбул, что привело к неизбежному уплотнению. Чета Варгиных, Второй и Третий, жили, как и прежде, отдельно, в своём огромном бревенчатом доме.

– Не волнуйтесь, это временная мера, - соврал охранник, подселяя к ним молодую пару, мужа и жену, заболевших в один день. Он догадывался, что Варгины, вероятнее всего, его не понимают, но соврал на всякий случай, больше для новичков, у которых сомнамбулизм не зашёл ещё далеко, обретя хронический характер.
– Не волнуйтесь, - повторил он, не зная, что ещё сказать.
– Всё будет хорошо.

Но новичков трясло. Шаткой поступью они перешагнули порог своего вынужденного пристанища.

– Сколько мы здесь пробудем?
– спросила жена, подняв глаза на мужа.

Тот промолчал. Он смотрел куда-то в сторону, в одну точку, от которой был не в силах оторваться. Жена проследила его взгляд и тихонько вскрикнула - в углу жались Варгины, спавшие в обнимку. Их одежда, когда-то чистая и опрятная, превратилась в грязные лохмотья.

– Ну, помещенье разделите сами, - на ходу бросил охранник, поспешно оставляя их. Всё, суматоха последних часов, когда их пропустили через КПП и фильтрационный барак, закончилась. Дверь захлопнулась, и они остались одни. Посреди кошмара, в который попали неизвестно как, и из которого не видели выхода. Всё случилось неожиданно, свалилось, когда они были так счастливы, и бесконечно далёкими от этого ужаса. В растерянности они замерли, держа наспех собранные чемоданы, которые не знали, куда поставить, - отпустить даже на мгновенье их ручки, значило проститься со старым домом, прежней жизнью, остаться голым, беззащитным перед безжалостной действительностью. Они ещё не осознали случившегося, вот сейчас дверь откроется, и они пойдут дальше, как в аэропорту, в зале транзита, а здесь находятся временно.

– Давай раскладываться, - наконец, глухо произнёс муж.
– Это, похоже, навсегда.

Он хотел сказать "надолго", насколько он и сам не знал, да и никто им этого бы не сказал, потому что это была для всех тайна, но вышло, что вышло. И жена тихо заплакала.

– Да отпусти ты этот чёртов чемодан!
– закричал муж.
– Разве кто-нибудь в этом всём виноват? Ну же, ну же, я люблю тебя.
– Он обнял всхлипывающую жену, а сам подумал: "При чём здесь любовь, это ад, против которого она бессильна".