Извозчик давно уже был не по карману. Подойдя к трамвайной станции, где плотной кучей столпились шумные бабы, мужчины с мешками и нагловатые солдаты, Евгений от нечего делать стал разглядывать обвешанный журналами и открытками киоск.

Почти всюду карикатуры. Вот Распутин лапает бывшую императрицу за грудь волосатой рукой. Вот Керенский, истекая потом, тянет за веревку упрямого осла. Вот капиталист в ужасе задергивает шторы, чтобы не видеть красную зарю.

Одна картинка резко выбивалась из общего смыслового фона. Это была карикатура прошлых времен: ухмыляющийся русский солдат дает лихого пинка перепуганному кайзеру.

'Неужели кто-то еще верит в победу?' - подумал Евгений.

Пару лет назад такие карикатуры пестрели на каждом шагу. Что изумляло: русский солдат почти всегда изображался в виде разудалой деревенщины, ухаря с похабными, шальными глазами. Он порол немцев ремнем, гонялся за ними с нагайкой, щелкал по носу, заставлял плясать гопак. Можно ли выиграть войну, презирая своих героев? Ответ был очевиден с самого начала.

Трамвай, забитый до отказа потной толпой, кое-как дотащил Евгения до нужного места и даже позволил ему выбраться наружу, не потеряв портфель и кошелек.

Еще идя по коридору, Евгений услышал, грохочущий из-за двери, вдохновленный голос Зауера и лихорадочное, как пулеметная стрельба щелканье печатной машинки.

Главный редактор 'Задиры', стуча каблуками, расхаживал из угла в угол. Его левая рука была заложена за спину, в пальцах правой тлела сигара. Голова слегка запрокинута, в глазах огонь.

Калик, отдуваясь и щуря глаза, с головокружительной скоростью печатал под диктовку текст статьи.

– Речь сейчас не о том, что русский солдат - всего лишь мужик, которому сбрили бороду и вместо лаптей надели сапоги. Не о том, что народ наш, никогда в своей уродливой истории не знавший свободы, вдруг получил ее прямо в зубы. И даже не о том, что наш главнокомандующий на коленях умолял войска идти в атаку, чтобы выбить у врага мир на менее постыдных условиях - Да, Женя, секунду!
– Речь идет о том, что величайшая армия Европы на глазах превращается в озверелую орду... Нет! Стадо! В озверелое стадо убийц, насильников и воров! Можешь передохнуть!

– Привет!
– он повернулся к Евгению, шумно втягивая ноздрями воздух.
– Ну что, готово?

Евгений раскрыл портфель и протянул Зауеру свой последний стих.

– Так, так, - Зауер, не присаживаясь, начал бегло изучать текст.

Евгений переступал с ноги на ногу, с полным равнодушием ожидая вердикта и все больше скашивая глаза на редакторский стол. Там по краю чашки с остатками кофе безнаказанно ползала жирная черная муха.

– Нет, это не годится!

Зауер вернул бумаги так, словно держать их ему было физически больно.

– Что за мягкость!

– Но...

– Доработать!

Евгений мрачно почесал висок.

– Я могу хотя бы знать, где я допустил промашку?

– Везде! Общий тон стихотворения слишком добрый! Ты сатирик или моя бабушка?

– Я как могу стараюсь быть колким, но... у нас же вроде не приветствуются ругательства?

Зауер схватился за лоб.

– Дьявол, разве я говорю что-то о ругательствах? Нет, конечно, матерщина под запретом, безусловно!
– он взял со стола какую-то вырезку.
– Вот: 'Кто георгиевскую ленту дал в подарок сволоте? Вас призвать пора к ответу, всыпать каждому плетей! Ну людишки, ну народец - изумляться нету сил! Каждый маленький уродец Бонапартом стать решил!' Какой жар, какая злость! А у тебя, что? 'Эх, Россия, что станет с тобою...' Что за юродство, Женя? Переделывай!

Евгений хотел попрощаться и уйти, но вдруг выдал нечто совершенно неожиданное и для Зауера, и для самого себя:

– Я просто думаю, что...

– Да?

– Что если мы, играя со спичками, случайно спалим собственный дом?

Зауер несколько секунд с брезгливым недоумением смотрел на Евгения, потом вдруг фыркнул и насмешливо закивал головой.

– Понимаю, понимаю! Не ты первый!

Он метнул требовательный взгляд на Калика.

– Лично я за распад империи, - мягко промолвил Калик, пожав своими узкими женскими плечами.

– Видишь! Похоже, наши пути расходятся! Я, конечно, не сторонник смуты, но... Женюр, относись к работе, как к работе, или я начну искать нового поэта.

– Да. Извини.

– Ты свободен.

Выйдя из редакции, Евгений 'позавтракал' купленным у старухи яблоком и, зевая, побрел домой. Ему казалось, он идет по какой-то бесконечной натопленной бане. Солнце, издеваясь, продолжало пылать в бездонной синеве, высушивая глаза и оскверняя тело.

Где-то далеко шумел митинг.

На бульваре смуглолицый человек в белом тюрбане заставлял ручную обезьяну плясать под смех и свист двоих бездельников-солдат.

'Азия...'

Где-то в глубине души Евгений понял, что вряд ли снова вернется в 'Задиру'.

Особняк

Из мрака соткался знакомый силуэт.

– Доброй ночи, Евгений.

– Здравствуйте, - Евгений нехотя оставил свое сопящее на краю дивана тело.
– Вы уже вернулись?

– О нет. Я все еще там.

Они вылетели в теплую, безветренную ночь. Евгений уже достаточно хорошо умел передвигаться в воздухе и даже, к своему стыду, начинал этим гордиться.