– А родственников нет? – спросил Семеныч.

– Не нужны мы им со своим горем, – отрезала женщина. – Сами управимся.

– У нас коза есть и кролики! – подтверждая слова матери, гордо объявил мальчишка. – И две курицы! А на чердаке книжек видимо-невидимо! И пруд в лесу. Там лягушки живут. Вырасту, буду там рыбу разводить.

– Направо, – сказала женщина Семенычу. И обратилась к сыну: – Твой пруд в болото превратится к тому времени.

– Не превратится! – заспорил мальчик. – Я его чищу. Я до самого дна ныряю. Мне бы экскаватор, чтобы глубже было. И шире.

– Я не разрешала одному ходить, чистильщик.

– А я один и не хожу. Я с Манькой. Она камыш любит есть.

– Тут левее, левее, левее, – женщина показывала вперед. – Хорошо, земля сухая. Правее.

Семеныч, следуя указаниям, лавировал между деревьев.

– Здесь когда-то была дорога, – ответила женщина, подпрыгивая на ухабах. – Приехали. Дом за березами этими. Объезжать их нет смысла.

– Я вам пакет дотащу, – предложил Семеныч, когда они остановились.

– Неси, – улыбнулась женщина и прошла вперед. Семеныч замешкался около машины, доставая бумажник и пересчитывая деньги. Потом сунул Ей.

– Возьмите, пожалуйста! – догнала Она женщину. Та смутилась. Она повторила: – Возьмите, пожалуйста!

– С условием, что на ужин останетесь, – женщина взяла деньги. – Гости у нас редко бывают.

Она вопросительно обернулась к Семенычу. Тот пожал плечами и захлопнул дверь машины.

– Меня Петр зовут! – не отставал от Семеныча мальчишка, обрадовавшись неожиданным гостям. – Идите лучше за мной, потому что тропки не видно. Я вам Маньку покажу! И кроликов. А на крольчиху нельзя пока смотреть. А то она детей своих съест, мама сказала.

Убогий домишка с перекошенной дверью и маленькими окошками располагался в низине, и казался небольшим грибом, случайно выросшим под широкими кронами деревьев. Липы, окружавшие дом, склонились над ним, загораживая от внешнего мира и чужого глаза.

– Там Манька! Коза наша, – показывал в темноту Петр. – Там баня. А кролики в пристройке, где мы дрова складываем. Я их днем выпускаю гулять.

– Петр, уймись! – женщина открыла скрипучую тяжелую дверь. Семеныч улыбнулся: полное имя мальчика из уст матери слетало горделиво и уважительно, что разительно контрастировало с возрастом, говорливостью и подвижностью мальчишки. Однако Петр после этих слов сразу же исчез. Куда он бесшумно юркнул: то ли проскользнул в дом, то ли умчался к сараю – определить в темноте было невозможно.

В доме пахло старым деревом и плесенью. Казалось, он уже наполовину ушел в землю. Полоска света очерчивала контуры прикрытой межкомнатной двери.

– Я зажгу свечи, – остановила гостей хозяйка на пороге. – Тут ступени. Осторожнее.

Несмотря на внешнюю мрачность неказистого домишки, внутреннее его помещение при слабом свете свечей оказалось довольно уютным и просторным: большая центральная комната с русской печкой в углу, за нею – маленькая кухонка, деревянный стол около стены, с неприбранными на нем цветными карандашами, детскими рисунками и поделками из бумаги. Под двумя окошками напротив входа в комнату располагался широкий топчан, застеленный толстым домотканым разноцветным половиком.

– Петр!

Невесть откуда появшийся мальчишка точно возник из-под земли.

– Рукомойник тут! – он отдернул занавеску, скрывающую прибитый к стене рукомойник и подобие жестяной раковины в тумбочке, в которой, судя по звуку сливаемой воды, стояло ведро. Сам Петр кинулся к столу, бережно собирая бумаги и карандаши. Потом стрелой метнулся на кухоньку и оттуда появлялся несколько раз с тарелками, на которых лежали овощи, с миской квашеной капусты, с неровными краюхами черного хлеба, с острыми перьями зеленого лука и тяжелым чугунком. Зажег еще две свечи на столе.

Она толкнула Семеныча в бок, показывая на щель приоткрытой комнаты. Около постели на высокой табуретке сидела белокурая девочка и болтала ногами, которые не доставали до пола. Только по вытягиваемой шее в сторону двери, было ясно, что ей очень любопытно, что происходит в комнате. Но девочка не покинула своего «поста», услышав пришедших. И ни разу не позвала ни мать, ни брата, а продолжала смирно сидеть, ожидая, когда мать подойдет к ней. Того, кто лежал на постели – видно не было.

– Располагайтесь к столу, – появилась хозяйка, сменив черное одеяние на ситцевый длинный халат советских времен. И направилась в комнату: – Я больного проведаю. От боли кричит и скручивается, привязываем его, чтобы не упал. А спит – по струнке вытягивается, точно разорваться хочет.

В проеме открываемой двери стало видно худое до безобразия мальчишеское тело, крепко обмотанное простынями. Вездесущий Петр уже тащил в комнату ведро воды. Женщина склонилась над лежащей «мумией». Воркуя, отвязывала простыни, которые держали туловище мальчика на постели. Белокурая девочка спрыгнула с громоздкой табуретки и подавала матери куски сложенной марли.

Семеныч посчитал для себя неприличным открыто смотреть в их сторону, но то и дело косился на постель больного ребенка, наблюдая как мать и двое детей старательно и с любовью освобождают мальчика, обтирают кожу смоченной марлей, меняют клеенку, перестилают постель…