«Если мой предок Иезекия», - сказал ей Пендергаст, - «чья собственная жена умирала от воздействия эликсира, не мог найти лекарство, не мог исправить повреждения, которые вызвало его снадобье... как же я тогда смогу?»

И в самом деле, как?

Она подняла тяжелый фолиант с книжной полки. Как только она это сделала, раздался едва слышный приглушенный щелчок, и два смежных с ней стеллажа бесшумно распахнулись на смазанных петлях, обнажив латунную решетку старомодного лифта. Она шагнула внутрь, закрыла ворота, и повернула медный рычаг. С грохотом древней машины, лифт спустился вниз. Через секунду он дернулся, остановился, и Констанс вышла в темную приемную. Слабый запах аммиака, пыли, и плесени напал на ее ноздри. Это был знакомый запах. Она хорошо знала этот подвал – так хорошо, что ей почти не нужен был свет, чтобы передвигаться. Он стал для нее, буквально, вторым домом.

Тем не менее, она сняла с полки на соседней стене электрический фонарь и включила его. Констанс двинулась по лабиринту коридоров, которые в конечном итоге привели ее к старой двери, тяжелой и покрытой медянкой, которую она толкнула, открывая заброшенную операционную палату. Пустая каталка поблескивала в луче фонаря, рядом со стойкой капельницы завешенной паутиной, бочкообразным аппаратом ЭКГ, и лотком из нержавеющей стали с разложенными на нем операционными инструментами. Она пересекла комнату и подошла к известняковой стене в дальнем конце комнаты. Быстрый жест – нажатие каменной панели – заставил повернуться внутрь секцию стены. Она шагнула в проем, свет фонаря исследовал винтовую лестницу, вырезанную в фундаменте жилого дома верхнего Манхэттена.

Она спускалась по лестнице, направляясь в подвалы особняка. Внизу, лестница соединялась с длинным, сводчатым помещением с земляным полом, кирпичная тропа убегала вперед через серию бесконечных залов. Констанс последовала вниз по тропинке мимо кладовых, ниш и гробниц. Пока она двигалась, свет ее фонаря выхватывал ряд за рядом шкафы, заполненные бутылками химикатов всех цветов и оттенков, сверкающими, как драгоценные камни на свету. Это было все, что осталось от химической коллекции Антуана Пендергаста, который был известен широкой общественности под псевдонимом Энох Ленг – двоюродный прапрадед агента Пендергаста и один из сыновей Иезекии Пендергаста.

Химия шествовала по семье.

Жена Иезекии, также носившая имя Констанс («странное совпадение», - думала она, – «или, пожалуй, ничего особенного») умерла от эликсира ее собственного мужа. В те последние, отчаянные недели ее жизни, по семейным преданиям, Иезекия, наконец, узнал правду о своем чудодейственном лекарстве. После ужасной смерти жены, он покончил с собой и был похоронен в освинцованном фамильном склепе в Новом Орлеане, под старым семейным особняком, известным как Рошнуар. Тот особняк был герметично опечатан после сожжения Рошнуара толпой, и теперь он лежал под асфальтом автостоянки.

Что же тогда случилось с лабораторией Иезекии, его коллекцией химических соединений и его записными журналами? Может быть, они погибли в огне? Или его сын, Антуан, унаследовавший вещи, связанные с химическими исследованиями своего отца перевез их сюда, в Нью-Йорк? Если бы он это сделал, они находились бы где-то в этих ветхих подвальных лабораториях. Остальные три сына Иезекии не были заинтересованы в химии. Комсток стал весьма известным магом. Боэций, прапрадед Пендергаста, уехал, чтобы стать исследователем-археологом. Она так и не смогла выяснить, чего достиг Морис, четвертый брат, кроме того факта, что он опустился до ранней смерти от алкоголизма.

Если Иезекия оставил после себя заметки, лабораторное оборудование, химические вещества, Антуан – или как Констанс предпочитала называть его, доктор Энох – был единственным, кто мог проявить интерес. И если это так, возможно, какой-то остаток формулы Иезекии от его смертоносного эликсира, мог бы находиться в этом подвале.

Формула – во-первых, противоядие – во-вторых. И все это надо раздобыть до того, как Пендергаст умрет.

Пройдя через несколько залов, Констанс прошла под романской аркой, украшенной выцветшим гобеленом, в комнату, которая лежала в солидном беспорядке. Полки были повалены; бутылки и их содержимое разлетелось по полу – результат конфликта, который имел здесь место за восемнадцать месяцев до этого дня. Она и Проктор пытались восстановить порядок из хаоса. Это была одна из последних комнат, ожидающих реставрации; энтомологическая коллекция Антуана разбросанная лежала по полу, разбитые бутылки, наполненные засохшими брюшками шершней, крыльями стрекоз, переливающимися грудками жуков, и сушеными пауками.

Она скользнула под другую арку, в комнату, наполненную чучелами перелетных птиц, и оттуда в самые странные области подвала: коллекция случайных предметов Антуана. Здесь были двухстворчатые книжные шкафы полные такими странными вещами, как парики, дверные ручки, корсеты и планшетки от них, обувь, зонты и трости, наряду с причудливым оружием – пищалями, пиками, шестиперами, алебардами, секирами, копьями, бомбардами, и военными молотами. Рядом находилась комната полная старого медицинского оборудования, судя по всему, как для лечения людей, так и для ветеринарных целей, некоторым из них, очевидно, много пользовались. После этого, как ни странно, коллекция боевого оружия, мундиров и различных видов снаряжения, начиная примерно с Первой мировой войны. Констанс остановилась, чтобы рассмотреть с некоторым интересом обе медицинские и военные коллекции.

А потом пошли орудия пыток: медные быки, дыбы, тиски, железные девы, и, самое уродливое из всех, груша страданий. В центре комнаты расположилась плаха, с топором, лежащим неподалеку, рядом кусок скрученной человеческой кожи и длинные волосы: отголоски некоего ужасающего события, которое произошло здесь пять лет назад, примерно в то время, когда агент Пендергаст стал ее опекуном. Констанс смотрела на все эти устройства с отстраненностью. Она не была особенно обеспокоена этим абсурдным свидетельством человеческой жестокости. Наоборот, они только подтверждали, что ее взгляд на человечество был правильным и не нуждался в пересмотре.