Вот только удастся ли нам благополучно добраться до фрон­та? Как обидно, что нам так мало лет. И почему это именно мы опоздали родиться? Андрейка и Мишка счастливее — на два года старше нас с Воронком. Борода, когда он в особенно хорошем настроении, зовет их по имени-отчеству. Андрей Ва­сильевич. .. Михаил Григорьевич...

Что-то в последнее время Михаил Григорьевич стал не на шутку задумчивым. Очевидно, какой-то наполеоновский план зреет в его голове.

И я не ошибся в своих предположениях. После работы Миш­ка Румянцев подошел ко мне и сказал:

— Лешенька, у меня к тебе просьба есть.

Никогда он не называл меня так ласково.

— Мишенька, для тебя в лепешку расшибусь, — ответил я, — только прикажи, дорогой...

— Не надо в лепешку. Просто я хочу, чтобы ты помог мне в одном деле.

— Всегда пожалуйста! — с готовностью воскликнул я.

— Да не ори так громко, — поморщился Мишка, — дело, понимаешь, не совсем простое. Может, ты и откажешься.

— Выкладывай, — говорю я Мишке.

Он наклоняется к моему уху и начинает шептать...

— Из тебя мог бы получиться превосходный мошенник, — говорю я Мишке.

Не отвечая на мой «комплимент», он откладывает безопас­ную бритву в сторону и придирчиво всматривается в свой паспорт, где начисто исчезла цифра «5» в дате рождения. Теперь паспорт свидетельствует, что Мишка родился в сто девя­носто втором году.

— Не надоело вам жить, старче? — спрашиваю я. — Слышал я краем уха про некоего Мафусаила. Это, случаем, не вы?

Не мы, не мы, — говорит Мишка и осторожно макает перо в баночку с черной тушью. Краешком промокашки он уби­рает с пера лишнюю тушь и начинает писать на листе бумаги цифру «3». Тройки у него получаются захудалые. По сравне­нию с каллиграфическим почерком паспортиста, они проигры­вают, как деревенская рабочая кляча перед племенным ры­саком.

— У тебя по чистописанию был неуд.

Мишка будто не слышит.

— Попробуй ты, Лешка, а? — просит Мишка меня и про­тягивает деревянную ручку.

Я хватаю ее и, высунув кончик языка, вывожу на бумаге тройку. Мишка смотрит на нее, склонив голову, и говорит огор­ченно:

Змея какая-то, а не тройка. Неужели не можешь кра­сивее?

Я пишу опять и опять, Мишка говорит:

— Не то. Эта, как у первоклассника.

Сколько мне дадут на суде? — спрашиваю я Мишку. — Меньше, чем тебе, или одинаково?

Мишка не понимает юмора. Он отвечает совершенно серь­езно:

— По-моему, тебе полагается меньше. Но ты не бойся, я тебя не выдам.

От его слов мне становится как-то неуютно. В самом деле, если все начнут подделывать паспорта, то что же это получит­ся? Ведь мы сейчас действительно совершаем преступление, наказуемое в уголовном порядке. Не уговорить ли мне Мишку снова поставить в паспорте цифру «5»? Вывожу на листке бу­маги пятерку, и она получается на диво хороша. Лебедь, а не пятерка.

— Может, передумаешь? — спрашиваю я тихонько. Он любуется моей пятеркой вместе со мной.

— Если б ты сумел такую же троечку, — говорит он мечтательно.

Нет, не передумает.

Пишу тройки. Пишу десятки троек. Мишкин указательный палец вдруг замирает на одной из них.

— Сможешь и в паспорте такую?

— Смогу!

Паспорт лежит передо мной. Паспорт Румянцева Михаила Григорьевича, родившегося в сто девяносто втором году в горо­де Москве. Врут историки, что основателем Москвы был князь Юрий Долгорукий. Мишка Румянцев — вот кто ее первый жи­тель и основатель. Национальность — русский. Социальное по­ложение — учащийся. Отношение к военной службе... Стоп!

— Здесь же сказано — «невоеннообязанный»?

— Ах! — спохватывается Мишка. — Надо подчистить еще и «не».

— А тогда где твое приписное свидетельство? Военнообязанным их выдают в военкомате.

— Скажу, потерял. Скажу, было и потерял.

Твердой рукой я ставлю ему в паспорт тройку. Повеселевший Мишка соскабливает злополучное «не». Он набил руку и действует бритвочкой, как заправский аферист. Держа в вытянутой руке паспорт, он громко читает:

— «Время и место рождения. 23 февраля одна тысяча де­вятьсот двадцать третьего года». Двадцать третьего!