Шрифт:
Не ворочайся в гробу, Юрий Долгорукий. По-прежнему, ты основатель града Москвы. Угроза нападения на твою историческую заслугу миновала. Отбой. Просто один из твоих потомков в один миг стал старше на два года.
— Двадцать третьего! — с восторгом повторяет Мишка. — Двадцать третьего февраля и двадцать третьего года. Чуешь, в какой день я родился? В день Красной Армии!
— Это ты ловко предусмотрел, — ухмыляюсь я, — быть тебе героем, красноармеец Румянцев.
— Только бы все удалось… Хотя одного фашиста, но прикончу! Веришь, Леша?
— Верю, — говорю я.
Мы молчим. Каждый задумался о своем. Эх, Мишка, знал бы ты, как я представляю твое будущее!
... На красной площади в День Победы красноармеец Михаил Румянцев бросает к подножию Мавзолеи Ленина личный штандарт Адольфа Гитлера. Четырежды Герою Советского Союза Михаилу Румянцеву аплодирует вся Москва, весь Советский Союз, весь мир.
Чеканя шаг, возвращается в строй красноармеец Румянцев. Он выполнил свой долг перед Родиной. Отныне фашистская свастика втоптана в землю, и на веки вечные. Окончена самая последняя война на земле. Это был наш решающий бой. Мы победили!
Сразу пять профессоров консерватории окружают Михаила Румянцева после парада Победы.
— Иван Михалыч завещал нам разыскать вас, — говорят профессора. — Война окончена, надо сейчас же всерьез заняться вашим голосом. Вы будете гордостью России! Ее непревзойденным соловьем!
— Ну что ж, — говорит Михаил Румянцев, — раз так велел Иван Михалыч, значит, придется подзаняться. Теперь время у меня есть...
Товарищ толкает меня локтем в бок.
— Послушай, — говорит Мишка, — теперь очередь билета.
— Какого билета? — не понимаю я.
— Комсомольского...
Он медленно достает его из нагрудного кармана гимнастерки, раскрывает и с тревогой глядит на свою фотокарточку.
— Какой я здесь чудной, а? Не поверят, что уже восемнадцать. Скажут, молокосос еще.
Я вглядываюсь в снимок. На меня беспокойно смотрит стриженый парнишка с длинным лицом и толстыми добродушными губами. Словно ему сказали: «Смотри, сейчас отсюда вылетит птичка!» И вот он смотрит, а птички все нет и нет.
— Да, вид тут у тебя, прямо скажем, довольно младенческий. На Илью Муромца ты здесь не очень похож. И даже на Алешу Поповича не очень.
— Вот именно, — горько говорит Мишка.
— Ну ничего, Мишук. Скажешь, что дал для билета старую фотокарточку. Поры розового и беззаботного детства.
— Не было у меня розового детства, — сердится Мишка, — сам знаешь, что мать у меня уборщица. А отец — в партизанах.
— Не ворчи, не ворчи, Мишук. Я ведь шутя сказал. Давай-ка примемся за дело. Я тебе и сюда поставлю троечку. Так и быть. Но куда вот они завезут тебя — вот в чем вопрос.
— Куда надо завезут. На кудыкину гору.
— А ты будешь мне писать, Мишук?
— Конечно! И тебе и Юрке. Если вы сами к тому времени на фронт не удерете.
Я сжимаю губы. Я сражен наповал.
— Юрка проболтался? — спрашиваю я зловеще.
— О чем? — недоумевает Мишка.
Ошибка. Он просто так сказал, к слову. А я вот себя, кажется, выдал.
Мишка глядит на меня и хмурится.
— Ты, Леша, не вздумай того... Ты ведь и правда еще маленький. И Юрка. Хватит с вас и одной медали на двоих. А я ведь не за наградой гонюсь. Тут у меня жжет... Как вспомню Иван Михалыча...
Он вытирает глаза тыльной стороной ладони. У меня щиплет в носу. Почему-то не могу видеть, как люди плачут. Так и тянет меня тоже пореветь в знак человеческой солидарности.
— Ладно, — шмыгая носом, говорит Мишка, — я им за него отплачу.
— Добрый ты человек, Миша...
— Для кого добрый, а для кого злой. Ты меня еще не знаешь...
Операцию с билетом мы проводим в два счета. Подождав, пока высохнет тушь, Мишка бережно кладет комсомольский билет в левый нагрудный карман.
— Порядок, — говорит Мишка. — Теперь можно и в горком комсомола. Заявление я уже составил. Прошусь, чтоб послали в партизанский отряд. А если нельзя — в ополчение. Там тоже люди с оружием.
— Можно, я пойду с тобой в горком? Я не буду мешать, вот увидишь. А если тебя станут задерживать за подделку — я мигом сбегаю за Ниной Грозовой. Чтоб выручила.
— Пошли, — говорит Мишка, — только Нине меня выручать не придется. Документы верные, комар носа не подточит.
В горкоме носились из комнаты в комнату девчата с какими-то списками, в коридоре гудели голоса сразу нескольких очередей.