— Это что ж они с дорогой до Пихтовки устроили тут? — Алексеич с трудом удерживал баранку. — Совсем забросили.

Несмотря на довольно сухую осень, сразу за деревней Кирсановкой, только они съехали с более-менее приличного шоссе в сторону, черный джип категорически заюлил. Словно пересёк невидимую, но довольно ощутимую границу цивилизации. Дорога, которая от райцентра до Кирсановки была приятна и ненавязчива, вдруг размылась, расквасилась, растряслась по ухабам. По разбитым плитам, поросшим в щелях уже не только былинками, но и целым кустиками, ехать оказалось невозможно. Служебный джип скатился с бетонки вниз на накатанную колею, которая за годы своего существования опустилась ниже на десятки сантиметров. Тряска если и уменьшилась, то совершенно незаметно, хотя чисто теоретически должна была. Плюс к этому лес, неумолимо наступающий на забытую дорогу, теперь царапался тугими прутьями, противно и угрожающе скрипел по стеклу и металлу автомобиля ветками, шипел о машину сбиваемыми листьями.

Пассажирка Оливия Матвеева мёртвой хваткой вцепилась в дверную ручку и проклинала всё, что вспомнилось на тряском ходу. Начальницу Ирину Анатольевну; день, когда пришла работать в управление; минуту, когда согласилась поехать в эту командировку; хозяина лесосеки, который не мог устроиться со своим производством где-нибудь поближе к цивилизации.

«Тщательней, — передразнила про себя начальницу девушка. — Тщательней проверяйте, Оливия». Конечно, Лив улыбалась, кивала, глядя чистым взглядом в глаза Ирины Анатольевны, а про себя думала: «Наступит день, когда я сяду в твоё кресло. И тогда уже ни в жизнь не буду мотаться по окраинам цивилизации и проверять эти мелкие лавочки».

Лив была не только красивая и умная, но ещё она была хитрая. Ей удалось убедить в этом, по крайней мере, одного человека — себя. Если быть хитрым и жёстким, то непременно наступит благополучное будущее. Так велело время.

На эту очередную проверку выехали рано, как всегда, надеялись обернуться к вечеру, засветло. На первом ухабе Алексеич даже как-то обрадовался, гордо заявил, что «мы же не асфальтовые шофера». Вспомнив «догородскую» молодость, лихо заломил кепку набок и вцепился в руль мёртвой хваткой. Через полчаса стало понятно, что «бетонка» пойдёт до самого посёлка. Колея вдоль неё, позволяющая сделать езду хоть немного менее тряской, тоже.

Алексеич скоро потерял вольный деревенский гонор, стал хоть и печальным, но всё же более определённым. Словно понял наконец-то, что его лихие поездки по ночным оврагам остались далеко в молодости. Когда он переехал в город? Двадцать? Тридцать лет назад?

— Эту бетонку когда-то положил Останский леспромхоз, — Алексеич погрузился в воспоминания. Он изо всех сил пытался поддержать беседу. Наверное, ему казалось, что травя свои бесконечные байки, сделает путь легче.

Легче, конечно, не стало. Вскоре Лив совсем отключилась. Ей были совершенно неинтересны воспоминания старого водителя. Вцепившись двумя руками в потолочную ручку, она уже с ужасом представляла себе обратный путь. И скорее всего, им придётся возвращаться по темноте, дорога заняла гораздо больше времени, чем рассчитывали.

— Тогда, в шестидесятые годы прошлого века, леспромхоз и построил посёлок, — бубнил, несмотря на жуткую тряску, Алексеич. — Планы у нашего великого государства были грандиозные. Шли вглубь леса, создавали условия жизни тем, кто трудился.

«Лесоповал — наше всё», — со злостью подумала Лив, но опять-таки ничего вслух не сказала. Водитель же, воодушевлённый её молчанием, с плакатно-митинговой гордостью продолжал:

— Все нынешние жители Пихтовки — потомственные лесорубы. Дети и внуки тех, кто полвека назад приехал сюда работать.

И тут же, вильнув от серой тени, бросившейся под колеса, врезался в довольно плотный куст. Раздался странный, наполненный жуткой, неземной печалью птичий крик. Лив не успела испугаться, когда услышала громкое «Твою ж мать», и витиеватое продолжение. Алексеич выскочил из машины. Лив отметила, что сначала он быстро и тревожно осмотрел бампер, видимо, повреждений не нашел, затем заглянул под колёса. Он возился там долго. Наконец выполз из-под машины, отряхивая ладони от пыли, которая тут же набилась и в салон, кивнул Лив:

— Выйди, девонька, ноги разомни.

Она успокоилась, что с авто всё в порядке, и тут же расстроилась при мысли о сбитой лесной зверушке, которая, очевидно, попалась им на пути. Толчок, от которого машину занесло, ощущался очень явно.

— А кого мы там... того?

Лив приоткрыла дверцу и показала на землю под колёсами. Алексеич пожал плечами:

— Никого нет. Показалось.

— А кричал кто?

— Кричал? Кажется, кречет.

Секунду подумал, вспоминая, наконец, довольно кивнул:

— Точно. Кречет. Помню, в детстве мать пугала: «Не будешь слушаться, Волчья Сыть тебя заберёт». Боялся я этого крика, ужас как боялся, когда мальцом был.

— А кто это — Волчья Сыть?

— Так у нас птиц звали, которые криком душу выворачивали. Вздрогнешь, бывало, да выругаешься: «Чтоб тобой волки насытились». Отсюда и Волчья Сыть.

Лив выскользнула из машины, тут же вляпалась новыми полуботинками в густеющую лужу. Судя по виду и ощущениям, лужа успела подсохнуть, наполниться и опять подсохнуть. Но не досуха. Лив уже собиралась наконец-то в красках объяснить, что она думает по поводу жизни вообще и данной командировки в частности, но Алексеич внезапно пропал из поля зрения. Так что посыл направлять было некуда. Лив выбралась из лужи на сухую траву, попробовала очистить об неё ботинок, и, выждав пару-тройку минут для приличия, закричала: