Но хватит ли сейчас сил победить? Учение Лала только начало проникать в сознание людей. Много тех, кто отказывается принимать его; ещё больше – неимоверное количество – тех, кого это совершенно не интересует. Как мало ещё тех, кто пойдет с ними! Но ждать, когда они составят ощутимое большинство, не удастся: поток нарастает – ничего не поделаешь.

– А как твои дела? – спросил он Еву.

– Всё то же, всё так же! – с досадой сказала она. – Скорей бы родила Лейли!

– Не раньше положенного.

– А пока они выжидают. Мы собрались после концерта Лейли – я спросила: “Ну, что? Видели? А мы?” Они – отводили глаза. И когда я говорю с каждой о рождении ребенка, глаза тоже становятся грустными. Страх после того, что они сделали со мной, так и не исчез у них.

– Ты о чем, мама Ева?

– Потом, Ли.

“Потом!” Слово, которое может быть страшным. Появление матерей должно быть не потом, не после начала открытия открытых выступлений по всемирной трансляции. Ближайшие результаты их очень неопределенны: противники могут одержать верх на первых порах и добиться запрета рождения детей полноценными женщинами. А это ведь главное сейчас! И с этой точки зрения бунт, устроенный Ги, был преждевременным.

Суд, однако, не состоялся: Ги был срочно вызван в Космос – лететь на сверхпредельной скорости, на что пока из-за выхода из строя Ли был способен только он, космический спасатель №2.

Теперь до начала суда, который были вынуждены отодвинуть, Лейли успеет родить. И если всё же запрет на рождение будет принят, то несколько женщин-педагогов, которые успеют решиться (если успеют!), смогут отказаться от аборта, потому что запрет придет после того, как они забеременеют. И можно будет бороться за право их самим растить своих детей.

Сейчас роды Лейли – самое главное, первостепенное. А перед этим – ещё премьера “Девы рая”: Дана особенно беспокоила в ней сцена покушения на самоубийство – борьба, толчок, падение Гурии.

Снова спектакль. Опять набитый до отказа счастливцами зал театра. Полные голографические зрительные залы. Включенные экраны всей Земли.

Гаснет свет, и начинает звучать многоголосый хор: “Джерихон, Джерихон!” Псалом американских рабов-негров.

Двое, Он и Она, смотрят старинный фильм – “ Хижина дяди Тома”. Плантатор с грубым лицом издевается над своим рабом, который явно превосходит его интеллектуально.

– Какая мерзость! – возмущается Она. – Как только такое могло существовать?

– Удивляешься этому? А меня больше удивляет другое.

– Что именно?

– То, что нечто подобное может существовать сейчас.

– Сейчас? Что имеешь ты в виду?

– То, что ты знаешь и не удивляешься. То, что существуем мы – полноценные – и они – неполноценные: что даже хуже рабства, потому что раб мог освободиться.

– Но они же умственно неполноценные. Они примитивны, тупы и совершенно бесчувственны.

– Нет! Нет!!! Они примитивны? Да: их же почти ничему не учили. Но не бесчувственны – нет! Я знаю: я это совершенно точно знаю.

И начинается рассказ Его: они сидят на платформе у края сцены в пятне света среди темноты. На другой платформе появляется тоже Он – Поль, в своем блоке. Ночь.

Звучит рассказ о том, как Он – ученый, приблизившийся к невероятно огромному открытию – сверхнапряженной работой доводит себя до полного психического истощения. Необъяснимая тревога, бессонница мешают ему быть одному. Он делает радиовызов.

Появляется Гурия – Лейли: полная, с большим животом. Он и Гурия: она предлагает ему себя, Он отрицательно качает головой. Они молча сидят рядом. И что-то мелькает в лице Гурии, глядящей на Него, бессильного. Она обнимает Его, прижимает к себе.

– Тебе очень плохо, миленький?

– Да. Говори! Рассказывай что-нибудь, – просит Он.

– Что рассказывать, миленький? Я ничего не знаю.

– Всё равно – только говори.

И она, прижимая его к себе, начинает свой рассказ. Возникает свет на основной сцене: возникает третий план. Там Гурия, вторая – Рита.

Школа и отбраковка. Потом другая “школа”: для неполноценных. И, наконец, третья, где её готовят стать гурией.

Она – уже гурия. Одна за другой сцены их жизни: вакханалии эротических игр, поездки по вызову, песни в кругу подруг. Звучит их примитивная речь.

– Это нехорошо говорить, миленький, но тебе плохо, а я больше ничего не знаю.

Звучит голос Лейли, и двигается по сцене Рита. Голос звучит ровно: Гурия не представляет себе другую жизнь. На экранах, где крупным планом оба лица, Лейли и Риты, – отвращение и боль, сменяющие малоосмысленный взгляд, обычную угодливую улыбку гурии. И совсем другая улыбка, обращенная к мальчикам-гурио, чьим инструктором становится на короткое время.