Шрифт:
Дан снова вышел в вестибюль. Уселся в кресло: ждать.
Врач вышел к нему очень нескоро.
– Кажется, пока обошлось. Он сейчас засыпает. Но случай слишком тяжелый: это не сердце, а ветошь. На то, что как-нибудь обойдется, рассчитывать нечего.
... Дан провел бессонную ночь. Дома ничего не знали: он боялся, как бы весть не дошла до Лейли. Выбежав на зарядку без Эи, сразу же связался с клиникой.
– Спит ещё.
– Ночь прошла спокойно?
– К счастью, да. Но надеяться не на что. Если не сделать пересадку, жить ему осталось недолго.
– У него моя пластинка. Понадоблюсь – воспользуйтесь ею.
Он не пошел в бассейн. И почти не мог есть за завтраком. Ждал.
... Марк был ещё очень слаб, но говорить мог.
– Уговори его, не дай ему умереть, – ещё раз сказал врач перед тем, как впустить его в палату.
Глаза Марка потеплели, когда Дан подошел к ложу реанимационной установки.
– Прости за беспокойство, – тихо произнес Марк.
– Ты не передумал? Положение критическое.
– Я знаю. Но я уже говорил тогда: повторять не буду. Не имею право – и не хочу.
– Ты слишком нужен сейчас.
– Всё равно: этого нельзя делать.
– Твой отказ пока ничего не изменит.
– А мое согласие изменит наверняка: я потеряю право открыто смотреть в глаза моим мальчикам.
– У меня – тело неполноценного.
– Ты тогда ещё не знал.
– У Ли четвертая часть от доноров. Зато он успел распропагандировать почти весь Малый космос.
– Из интервью Ли при публикации исключили одну фразу: “Когда я думаю, что мое спасение стоило жизни людям, взятой без их согласия, мне хочется умереть”.
– Марк...
– Не надо, Дан. Ты сам знаешь, что не должен мне этого говорить. Всё – или ничего, Дан. Мне стыдно будет жить с сердцем, отнятым у донора.
– Марк, они могут не спасти тебя.
– Пусть так. Моя смерть будет иметь смысл. Сядь-ка, Дан. Лал понял бы, что я – не могу иначе. А я ведь немало мешал ему говорить во весь голос.
– Ты сберег его.
– Я делал это только из страха за него: я любил его – но считал, что он заблуждается.
– Не вини себя.
– Поздно я понял его. Жить мне, всё равно, осталось немного – а я слишком мало сделал для него. Для нас всех.
– Ты опубликовал его книги.
– Ты сделал бы это и без меня. Нет уж: если я умру сейчас, то с сознанием, что успел сделать нечто существенное. Люди скорей поверят в наши идеи – идеи Лала. Как сказал древний мудрец, Гиллель[4]: “Если я не за себя – то кто за меня? Если я только за себя – что я? Если не теперь – то когда же?”
Марк закрыл глаза: разговор утомил его.
– Посиди немного со мной, – шепотом попросил он.
Потом он раскрыл глаза, слабо улыбнулся:
– А может, ещё и обойдется. Успею увидеть твоего внука. Ну, теперь иди! Скажи только врачам, чтобы оставили меня в покое: пусть не пристают с пересадкой.
У входа в клинику Дан столкнулся с товарищами Сына: Ивом, Уно и Александром.
– Сеньор, ты был сейчас у него?
– Как он?
– Вы откуда знаете, что он здесь?
– Врач сказал.
– Врач? Почему?
– Он нас видел раньше. Когда мы провожали Деда от тебя.
– Кого?
– Редактора Марка: мы так зовем его.
– С ним тогда произошел приступ. По вызову прилетал этот врач.
“А, старый знакомый!” Вот когда, значит, это было.
– Почему не сообщили об этом? Хотя бы – Лалу?
– Дед не велел.
– Можно будет навестить его?
– Я дам знать, – он не стал больше ничего говорить им.
... Марку было немного лучше на следующий день.
– Вот видишь: опять обошлось. Рано панику подняли. Привыкли, понимаешь, чуть что – спешить со своими любимыми пересадками. Хорошо, что я не дал.
Дан не стал спорить.
– Улучшение временное – нового приступа следует ждать в любой момент. И тогда произойдет инфаркт: это может значить одно – его конец, – сказал ему врач.
Но он не стал говорить об этом Марку. И не пытался больше уговаривать его.
– Лейли – не знает обо мне?
– Нет.
– И не надо: ей нельзя волноваться.
– Я сказал только Эе. И твои трое ребят знают: они приходят сюда.
– И сейчас здесь?
– Здесь.
– Славные ребята. Ты попроси пропустить их ко мне.
– Тебе нужен покой.
– Мне хорошо с ними. Они бывали у меня дома: я привык к ним.
– Знаешь, они называют тебя Дедом.
– Знаю, – Марк улыбнулся. – Попроси: пусть их пропустят.