– То есть?

– Твоя маска… Это сейчас модно, или под ней уродство?..

Когда он сказал эти слова, одна из женщин вдруг звонко рассмеялась и ее смех вскоре подхватили другие.

– Я… Я должен проверить кое-что на кухне, - резко повернувшись, я быстро ушел как можно дальше от их столика. Я был похож на дурака… Они посмеялись надо мной, как над клоуном.

Я влетел на кухню и привалился спиной к стене. Сердце бешено колотилось, ноги подкашивались, казалось, что вот-вот - и я упаду в обморок. Не будь тряпкой, Эрик, соберись и продолжай работать! Эти люди видят тебя в первый и последний раз в жизни… Глубоко вдохнув, я выпрямился, и вернулся в зал. Нужно вести себя так, как будто ничего не случилось.

– Ну, так что? Вы определились с напитками? – холодно осведомился я.

– Спасибо, нам уже разлили напитки, - сказала женщина. Я в недоумении оглядел их стол. Действительно, в стаканах был апельсиновый сок… Я в ужасе поднял на посетителей глаза:

– Владелец? – о Боже, да он же сейчас меня точно уволит!..

– Нет, - улыбнулась дама, и я недоуменно нахмурился, - милый маленький мальчик…

– Мальчик?!

– Да, с такими темными волосами. Он не старше пяти лет, а такой умница…

– Ага, - кивнул мужчина, - вон он. Странно, я раньше не видел его здесь.

Я обернулся и увидел Густава, который ходил между столов с двумя кувшинами: в одном была вода, а в другом сок. Что он делает? Почему не послушался меня? Я же просил!

«Не стоит так кричать, - миролюбиво сказал мне внутренний голос, - он же выручил тебя, разве ты этого не понимаешь?..»

– Не желаете сока или воды, мэм? – как раз спросил Густав у одной пожилой дамы. Та улыбнулась:

– Да, конечно, не откажусь от стакана воды. Какой миленький мальчик! – восторженно воскликнула она, пока Густав наливал ей воду.

Я извинился перед людьми, которых я недавно обслуживал, и, быстро преодолев расстояние между мной и мальчиком, взял его за руку и отвел в сторону. Затем сел перед ним на корточки и сердито сказал:

– Я велел тебе оставаться там! Ты хочешь, чтобы меня уволили? – мальчик виновато взглянул на меня, но не успел ничего сказать в свое оправдание, так как уставился на кого-то за моей спиной.

– Эрик!

Я обернулся и увидел, что к нам приближается доктор Гангл. Ну вот, всё пропало. Он вышвырнет меня с работы…

– Почему ты не работаешь, Эрик? И… И кто это?
– босс недоуменно посмотрел на мальчика, а потом перевел взгляд на меня.

– Это сын Кристин, Густав, - вздохнул я, опустив голову.
– Пока Кристин в больнице, ему некуда пойти. Мне пришлось взять его с собой на работу. Я посадил его в кладовку, чтобы его никто не видел…

Доктор Гангл покачал головой:

– Иди домой, Эрик, я доработаю за тебя, - что? Я не ослышался? Кажется, нет… - И еще… – Хозяин немного насмешливо посмотрел на меня:

– Ты ужасный официант, - сказано это было дружелюбно, и я не стал обижаться, так как он был прав. – И держи меня в курсе состояния Кристин, - добавил он.

Я облегченно кивнул, передал директору меню и, взяв Густава за руку, пошел домой.

– Мне не понравилось быть официантом, мистер Эрик… – но я перебил его, так как все еще был на него сердит.

– Меня могли уволить! Я просил тебя оставаться в кладовке, почему ты вышел?

– Там было одиноко… Мне не понравилось там, поэтому я решил вам помочь…

Я закатил глаза. Хотел помочь… И ведь помог! Когда мы уже были возле моего дома, я поднял мальчика на руки и подошел к закрытой двери.

– Тебе повезло, что ты милый и симпатичный, - проворчал я, - иначе беды было бы не избежать… Это сейчас так, а когда ты станешь старше - никто не будет относиться к тебе со снисхождением. И знаешь почему? – я посмотрел на мальчика, а он в ответ только пожал плечами: - Потому что жизнь очень жестока.

Открыв дверь, я спустил Густава на пол. Тот сразу же побежал к пианино.

– Когда мы пойдем навестить маму, мистер Эрик?

– Когда она почувствует себя лучше.

– Мне грустно, я скучаю по ней…

– А ты знаешь, что я делаю, когда мне грустно?

– Что?

– Я играю.

Я сел рядом с ним на скамейку у пианино, и мои пальцы заскользили по клавишам, изливая такую красивую, но в то же время очень грустную музыку. Вся та боль, которую я испытал, глядя на израненную Кристин, вырвалась наружу. Она больше не могла таиться у меня в душе, ведь была заперта там целый день и томилась, словно в тюрьме.