Наниматель - невысокий изящный мужчина лет сорока с небольшим, в усах, с аккуратно подстриженной каштановой эспаньолкой и чуть вьющимися редеющими волосами - сделал приглашающий жест рукой и, подавая пример остальным, прошествовал через всю залу, во главу сервированного стола.

– Прошу вас, сеньоры и сеньориты, присаживайтесь, - произнёс он, с отеческой улыбкой разглядывая столпившихся в дверях соискателей.
– Сейчас подадут вино и закуски.

Могучий старик, в сером балахоне поверх тускло сверкающих доспехов, вышел вперёд.

– Благодарю вас, милорд, - просипел он, склоняясь в полупоклоне.

Гильермо оттеснил его плечом и первым уселся за стол, развалясь на удобном стуле. Он взял со стола один из кубков и, покручивая в пальцах его тонкую ножку, принялся беззастенчиво разглядывать нанимателя. Он уже где-то встречал этого напыщенного хлыща, но никак не мог припомнить при каких обстоятельствах.

Остальные соискатели тоже принялись рассаживаться.

Дикарка приземлилась напротив, пристроив свою глефу между колен и положив на плечо обмотанное шершавой кожей древко. Рядом с Гильермо уселся старик, для которого его спутник - молодой человек в чёрном - вежливо отодвинул стул, прежде чем самому плюхнуться на соседнее сиденье. Рядом с дикаркой устроилась юная монашка, смиренно опустив глаза и перебирая длинными пальцами деревянные чётки. На дальнем конце стола, на самом краешке стула примостился второй спутник старика, сгорбившись и засунув кисти рук глубоко в рукава своего уродливого плаща. Одно место осталось незанятым.

Какой-то не в меру любопытный бродяга полез в дверь вслед за ними, но был грубо схвачен барменом за шкирку и вышвырнут в общую залу, где, судя по звукам приземлился прямо на один из столов, опрокинув его вместе со всем, что на нём находилось. Из общей залы полились потоки чёрной брани, послышались хлёсткие звуки ударов, крики боли, пьяный гогот и хриплые проклятия.

Наниматель скривился словно от зубной боли.

– Однако, сеньоры, вы не находите, что здесь слишком шумно? Любезный!..
– крикнул он, обращаясь к бармену.
– Вы не могли бы избавить наш слух от этой ужасной какофонии?!

Бармен пропустил в залу девочку-служанку, на подносе у которой теснились высокие узкие кувшины с залитыми сургучом горлышками, и прикрыл дверь. Сразу сделалось значительно тише, только негромко похохатывали за соседним столом загулявшие студенты, трещали дрова в очаге, да с шипением капал на угли свиной жир.

Гильермо, не дожидаясь, пока служанка расставит вино на столе, сграбастал с подноса один из кувшинов, сковырнул ножом тонкий слой сургуча и, с усилием вырвав зубами тугую пробку, принялся пить прямо из горлышка. Вино было холодное, ароматное, крепкое и, по сравнению с тем пойлом, которым он давился в общей зале, пилось как упоргорийский нектар. Его отношение к личности заказчика готово было поменяться к лучшему, но в этот момент он вдруг вспомнил, где уже видел эту холёную гладкую рожу и чуть не поперхнулся вином.

Это случилось пять или шесть лет назад, когда Гильермо ещё служил в городской страже. Они с Раданом Безбровым и старым Золтаном дежурили в ту ночь у Западных Ворот.

Ворота эти не открывались с самой Войны Восьми Великих Волшебников, когда связь с западными провинциями была окончательно и бесповоротна потеряна. У государства не хватало ни средств, ни желания выяснять, что там сейчас происходит, а из энтузиастов-одиночек никто так и не вернулся, чтобы хоть что-то рассказать. Университет, правда едва ли не ежегодно просил у Короны денег на подготовку полноценной экспедиции и несколько раз эти деньги даже выделялись, но были либо благополучно разворованы университетским руководством, либо потрачены на какие-нибудь более насущные для Университета нужды.

Для жителей деревень и хуторов западного направления, влачащих своё жалкое существование по соседству с Проклятыми землями и несколько раз в год наезжающих в Солёную Гавань торговать, была отсыпана неширокая дорога вдоль городской стены аккурат до Северных Ворот, потому как Западные стояли наглухо запечатанными.

Стена вокруг них за долгие годы просела и обрушилась из-за того, что местные власти экономили на ремонте, и местами уже не превышала четырёх-пяти метров. Вот бургомистр и решил, что именно через западную стену контрабандисты и проникают в город, поскольку портовые кварталы в те годы были просто наводнены контрабандным товаром, а городская стража никак не могла отследить пути его провоза.

Если сказать по правде, то западная стена была тут совершенно ни при чём: контрабанда спокойно провозилась на частных судах с попустительства той самой городской стражи и Гильермо прекрасно об этом знал. Он и сам, оставаясь старшим на таможенных досмотрах, нередко закрывал глаза на сундуки с двойным дном и фальшивые стены в трюмах, каждый раз пряча за пазуху туго набитый кошель с дублонами.

Старый Золтан с Раданом тоже были отлично осведомлены, какими путями попадает в город контрабанда и потому за тем, что происходило снаружи городских стен в ту ночь никто не следил, лишь изредка бросая рассеянные взгляды на кромку недалёкого леса, темнеющего на фоне неба, да поглядывая в сторону Сторожевого Замка, чтобы не пропустить случайного прихода начальника караула, который мог нагрянуть с внезапной проверкой. Время коротали за картишками и кувшинчиком лёгкого вина, и то, откуда у ворот появились эти двое так и осталось для всех загадкой.

По дороге они пройти не могли, потому что тогда их непременно задержали бы на заставе, а значит, они либо вышли из леса, либо приковыляли от самого побережья. Один из них взялся колотить кулаками в ворота, рыдая и умоляя впустить его, но тут же начал изрыгать проклятья на головы застывших с раскрытыми ртами стражников. Второй, упав на колени и воздев к небу тощие руки, принимался то безумно хохотать, то неистово молиться Всепрощающему.

Радан, как самый молодой и самый шустрый, метнулся за начальником караула и, когда тот явился собственной персоной, было решено не гонять стражников за стену, а спустить бедолагам верёвочную лестницу. Первый тут же взобрался по ней и со слезами на глазах полез к стражникам обниматься, но спустя мгновение уже набрасывался на них с руганью и кулаками. Второй же так и остался сидеть у ворот снаружи, оглашая ночную тишину то диким хохотом, то благочестивой молитвой до тех пор, пока Гильермо с Раданом не спустились за ним и не подняли на стену, обвязав вокруг талии верёвкой.