— И что же вы от меня хотите? — я заставила себя посмотреть Шекспиру в глаза, отправив страх куда-то далеко. Лишь бы только не выдать себя…

— Ничего.

Я моргнула. Еще раз. И еще. Разве рот только, как рыба, не открыла, глотая судорожно воздух.

— Ты ведь умная девочка и все решишь сама. Я просто хочу, чтобы ты все понимала и верно оценивала. А дальше…

А дальше пришли еще люди, и Шекспир замолчал, при этом едва заметно поморщившись. Я даже не осознала, что произошло — лишь позволила увести себя, пропустив мимо ушей все сказанное. В голове звенели слова мужчины, больше подходящего для актера, чем для человека, и было глубоко плевать на все остальное; пока все внимание не захватили знакомые голубые глаза.

— Все закончилось, так что можешь отмереть, — накидывая мне на плечи плед, проговорил Кирилл Викторович, усаживая меня в машину. В метрах пятидесяти от нее стояла еще одна, более строгая, и из нее вышел человек. Седоволосый мужчина, сила которого ощущалась даже если вот так вот смотреть ему в спину.

— Тебе понравилось это милое местечко, — «ненавязчиво» усадил меня в машину врач и сам сел рядом. Последним, что я увидела прежде, чем он сунул мне какие-то таблетки и велел выпить, я успела заметить, что Дима вышел в обществе Шекспира, и решила, что седоволосый мужчина занимает у Константина Викторовича аналогичную должность.

Проснулась я в знакомой комнате в серо-зеленых тонах. Не от шума, а от того, что этот шум разом исчез.

Глава 13. Череда ошибок

— Наконец-то, — первым, что услышала я, резко сев на уже знакомой кровати, был голос, принадлежащий Кириллу Викторовичу. Вернее, не первым; первым был стук собственного сердца, отдающий болью в висках.

— Я уже боялся, что переборщил с успокоительным, — тем временем продолжал мужчина; по голосу его, правда, нельзя было сказать, что он чего-то опасался. — Как ты себя чувствуешь?

Хороший вопрос, для ответа на который надо чувствовать хоть что-то, кроме бешено колотящегося сердца. Но не скажешь же так врачу, мало ли, как он отреагирует…

— На удивление хорошо, — солгала, не моргнув и глазом. Я научилась этому еще лет пять назад, если не раньше, и с тех пор не растеряла навыка — практиковаться на маме приходилось едва ли не всегда. Что уж поделать, если не хотелось ее нагружать своими проблемами — приходилось лгать, и со временем эта ложь буквально срослась со мной, переплелась с правдой и честностью.

Вообще, я не люблю лгать. Прямо-таки ненавижу. Но лгу. Часто, бесстрастно, беззастенчиво. Плохо? Все хорошо, мам. Болит? Да нет, пустяк, сейчас пройдет. Поссорились? Нет, что ты, просто немного повздорили. Все, правда, хорошо, не переживай.

И обязательно улыбка, приросшая к таким вот фразам — но только не в этом случае. В этом случае хочется заплакать, зарыдать.

— Как…. Дима? — слова почему-то дались с трудом. Особенно имя, которое, кажется, мне больше не доведется произносить — вряд ли парень захочет и дальше со мной общаться, все вернется к тем временам, когда мы даже не были знакомы и почти не пересекались. Да и Константин Викторович вряд ли простит подобное…

— Да что с ним может случиться? — Кирилл Викторович беспечно махнул рукой, мол, все с ним в порядке. — Жив, здоров, только злой, как черт…

И, разумеется, на меня или папу.

— Ему, видите ли, непростительно было вот так вот попасться. Он, конечно, в некотором смысле прав — с четырех лет ходит на борьбу, только сейчас почему-то забросил… Но не в этом суть, — мужчина выпрямился в кресле, его голубые глаза разом стали необычно серьезными — и вся эта серьезность отразилась в позе, осанке, выражении лица. — Я уже говорил Диме и повторю тебе. Вам, ребятки, очень повезло, что мы сориентировались быстро и ничего непоправимого не произошло. Еще вам повезло… Впрочем, это не важно, все равно не поймешь, — в его голос вернулась прежняя расслабленность. — По моей части с тобой все в порядке, не считая небольшого стресса, который вполне поправим. Попьешь успокоительные, поспишь как следует, школу прогуляешь… И никакого кофе, только мятный чай. Поняла?

Я кивнула. Из слов Кирилла Викторовича не следовало, что он или кто-то из его семьи меня в чем-то обвиняет, и в это безумно хотелось верить. Хотелось, но не моглось: не привыкла я к самообману, да и гораздо проще все выяснить сразу, чем мучиться догадками и напрасными надеждами. Поэтому…

— Это все вина моя и папы, верно? И вашему племяннику теперь не стоит со мной пересекаться, — получилось как-то слишком жалко. Да и слова были неправильными, но подобрать другие не было времени — призрачная решимость так и норовила рассыпаться пеплом, словно сгоревший лист.

На стене висели часы. Обычные серые часы с узорчатым фоном циферблата, из тех, что слышны даже по телефону. И в тишине мучительного ожидания они чем-то напоминают китайскую пытку водой*. Действительно, впору сойти с ума.

— Кто сказал тебе такую глупость? — Кирилл Викторович улыбнулся. Совершенно не вязалась эта улыбка со сложившейся ситуацией: снисходительная и даже добрая, она играла на лице взрослых при взгляде на испачкавшегося и рыдающего по этому поводу ребенка. — Ты не знаешь многого, так что не можешь судить объективно. Хочешь узнать?