Он приоткрыл глаза и посмотрел на Каю, да, она чувствует себя, словно только что родилась, но не вытолкнута в холодный грубый мир, а вынырнула в теплом идеальном мире, полном гармонии и любви. Он протянул к ней лапу и пододвинул к себе поближе. Кая сонно потянулась и открыла глаза, изучая его серые ладони:

– Меня всегда занимали твои руки, - пробормотала она.

– Лапы, - поправил Штурм.

– Руки. Они, как человеческие, только очень большие и когти... Но очень красиво...
– Она с шумом втянула теплый полуденный воздух; от дракона шел легкий дегтярный аромат.
– Когда я была совсем-совсем маленькая, я вечерами одна играла в тени, - Кая приложила свою ладонь к ладони Штурма, - я протягивала руки к свече так, чтобы тень одной руки была настоящего размера, а вторая - большая-большая, и смотрела как они соприкасаются там, на стене... Это был, как будто, параллельный мир, где я могла видеть чудеса, которых в моей жизни не бывает.

Она не закончила монолог никаким поучительным или, хотя бы логически завершающим выводом, оставив дракона гадать, к чему она рассказывала все это, или что она имела ввиду. Возможно, ничего, кроме того, что рассказала. Теперь она, просто, дремала, прижавшись к нему. На Штурма тоже накатывала дрема, ему тоже было сейчас легко и хорошо. Он придвинул свою морду к ее лицу, нос защекотали мокрые волосы и запах травы и ветра.

– Чертов межвидовой барьер...
– пробормотал он.

Кая не поняла, но потянулась и обвила его шею руками, прошептав:

– Рядом с тобой померкли самые хорошие люди. Они стали просто хорошими людьми.

Полуденный сон в мире, где нет опасности, кроме той, которую приносишь ссобой, может быть бесконечно сладок и безмятежен, но ближе к вечеру обоих разбудила не столько прохлада, сколько сильный голод. И вот тут-то рай оказался не совсем раем: никакой рыбы или дичи вокруг не наблюдалось, а плоды на деревьях были в крайне малых количествах и в основном на верхушках самых высоких деревьев, да еще и размерами не превосходили небольшое манго. Впрочем, на вкус они были ничего и даже напоминали тот же манго, но утолить голод дракона таким образом представлялось крайне сложным. Когда начало смеркаться их общей добычей стала огромная куча хвороста, небольшая кучка плодов местного манго и пара горстей орехов, которые Кая собирала особенно рьяно, потому что это единственное, что она могла сделать самостоятельно, к тому же охота на дикие орехи позволила ей согреться - скудной высохшей одежонки все-таки не хватало, чтобы сохранить тепло, хотя было не особо холодно, но вечерняя свежесть и голод заставляли зябнуть.

Когда Штурм, наконец, это заметил и с одного плевка запалил костер, Кая уже сидела, подтянув к стучащим зубам дрожащие колени. От вида посиневших губ и ногтей Штурм почувствовал укол жалости. И нежности.

– Я сожалею, - признался он, - но, боюсь, до следующего вечера мы отсюда не сможем выбраться.

– В смысле?
– не поняла Кая.

– Карманы -штуки своеобразные. Это тупики, которые захлопываются, как ловушки, но, можно сказать, что замочки там с часовым механизмом. Иногда карман тебя держит несколько минут, иногда может продержать месяц.

– Месяц?!
– ахнула Кая.

– Нет-нет, не бойся. Здесь мы так долго не пробудем. Когда попадаешь в карман, никогда не знаешь заранее, сколько он тебя продержит. А когда ты уже на месте, то чутье подскажет, сколько.

– И что же говорит чутье?
– в голосе девушки было беспокойство.

– Чуть больше суток.
– он постарался улыбнуться улыбкой, которая могла бы сойти за человеческую, но вышло все равно очень саркастично - Так что с голоду умереть не успеем.

Но Кая все равно настояла, чтобы все орехи достались ему ("Какой-никакой, а белок!"), а сама достала из своей котомки нож и принялась нарезать себе манго на импровизированную тарелку из широкого листа.

Эту котомку, откуда появился нож, Штурм видел и прежде. Она всегда была при ней, когда Кая отправлялась бродить по окрестностям достаточно далеким от замковых стен. Конные и пешие прогулки иногда длиною в целый день были роскошью, которую иная особа королевской крови даже и в мысли бы не допустила. Охрана, расписанный в сотню пунктов день, пристальное внимание придворных - все это в норме делало любую отлучку экстраординарным происшествием, но не в случае Гвенсикаи Рапрандской.

Рапранд - суровая морская держава, где наследование престола происходило только по мужской линии. Наследник с самого рождения не имел в своем распоряжении личного времени, а остальные отпрыски составляли, скорее, блистательную свиту своему монаршему брату, обучаясь разным наукам, искусствам и тонкостям дипломатии.

В случае, если никакие усилия монаршей семьи не обеспечивали корону наследником мужского пола, старшая принцесса выдавалась замуж за второго наследника одной из дружественных или нейтральных держав. Никаких побочных ветвей, никаких наследований третьего-четвертого порядка, никаких междоусобиц и борьбы за трон, все строго, все по древней букве закона.

Гвенсикая была старшей принцессой. Но, поскольку судьба наградила королевскую семью сыном еще до ее рождения, то наследование престола было не ее случаем. И так уж случилось, что Кая с детства не привлекла к своим скромным талантам внимания педагогов, чем очень разочаровала королевскую чету, решившую не позориться перед страной и не давать повода сплетням, которые непременно бы растеклись от учителей, занимавшихся с посредственностью королевской крови. Вместо этого они сосредоточились на младшей Капсимии, которой прочили будущее жемчужины в Рапрандской короне. Положение дел устраивало всех: Кая, хоть и лишенная внимания, могла делать, почти, что заблагорассудится, Мия блистала на приемах и была окружена родительской милостью, Гвенимор, наследный принц, готовился занять престол сразу после кончины отца, а король с королевой в добром здравии, хоть и досадовали на неудавшуюся среднюю дочь, но вполне компенсировали себе недовольство одной, успехами другой, и Каю в свободе передвижения никто не ограничивал. До того момента, пока месяц назад не скончался ее старший брат.

Смерть была странной, скоропостижной и ввергла семью и страну в печаль и тревожное оцепенение. Кая, хоть и не испытывала никогда особого родственного тепла к своей семье, ходила почерневшей от горя. Окружающие стали ее, наконец, замечать и ошибочно делать выводы о ее чуткой искренности в переживании смерти брата, от чего Кая начинала мучиться еще пуще, поскольку все ее переживания были сосредоточены на мыслях о собственном мрачном будущем, отягощенном, кроме фиктивного замужества, массой условностей, ограничений и пристальным вниманием к каждому ее шагу, слову, взгляду.