Узнал, что он в детстве до паники боялся пауков и приведений. В десять лет, разозленный, решил визуализировать свои страхи, нарисовал гигантского паука, пожирающего огромное приведение. И все закончилось. Решение проблемы понравилось, юный Тейлор стал рисовать все, доставляющее проблемы, - этакой способ борьбы.

Я рассказал о тайном месте, где прятался от пьяного Джека, - угол чердака, заваленный старыми коробками. Соорудил там подобие убежища, притащив книги, лампу, хлопья. Но Клер, которая выслуживалась от страха, настучала. Что сделал Джек лучше не вспоминать.

Джастин в лицах показывал как решился первый раз прийти на Либерти-авеню и чуть не попал в Мясной крюк. Но потом Бог, воспользовавшись моим обликом, спас Солнышко от кожи.

Я копировал «мелкого засранца», пытавшегося раз за разом проникнуть в лофт, вынуждая то бегать за ним босиком по улице, то выгонять трах-гостя.

Сопоставив даты и время, узнали, за три года до первой встречи были буквально в 20 метрах друг от друга в парке на каком-то там фестивале, - Джастин раздавал плакаты, я таскал клиента. А за год, - подумать только, - перед Рождеством я и Майки ждали в аэропорту Линдси из Нью-Йорка, а Джастин с матерью встречал отца, прилетающего тем же рейсом.

О том, какими кривыми он двигается к завоеванию Нью-Йорка, беседовали пунктиром. Джастин занимался росписью интерьеров сети французских ресторанов, этого было мало, но хватало на аренду небольшой квартиры-студии. Неоднократно предлагая помощь, натыкался на вежливо выставленные вперед ладони «Я должен сам». Рисовал, но почти не показывал работ, отшучиваясь, мол, меняет форму и стиль и не уверен, нравится ли ему перемены.

Я узнал, как он пришел к осознанию своей гомосексуальности и принятию ее. Он, что выражение «ебаный пидор» я с трех лет слышал от отца чаще, чем обращение по имени.

Джастин вспоминал о брате Дженнифер, погибшем во Вьетнаме. Я делился, как одно время жалел о позднем рождении, ведь родись в 40-е, - в 60-е добровольно полетел бы в Сайгон, несмотря на страсть к комфорту. Джастин ржал «Ага, и перетрахал там всех геев, натуралов и неопределившихся».

Мы оба любили фильм «Охотники на оленей», проецировали на себя поведение героя Кристофера Уокена, игравшего в русскую рулетку. Оба не досмотрели до конца «Апокалипсис сегодня…».

Он, как и я, обожал комедии с Джеком Леммоном и Уолтором Маттау «Странная парочка» и «Странная парочка 2». Мы прощались диалогом из фильма:

– Иными словами, ты меня выгоняешь?

– Не иными, а именно этими словами…

Оба любили искрометные фразы из «Семейки Аддамс», развеселившись, возбужденный блондинчик несколько воскресений будил меня словами, целуя и призывно раскидывая ноги: «Гомес, вчера ночью ты выпустил наружу какого-то отчаявшегося ревущего демона… ты напугал меня! Сделай это еще раз». И это были лучшие пробуждения…

Я, как и он, ненавидел сельдерей и морковь. Мы оба предпочитали фисташковое мороженое («пока ты, Брайан, окончательно не свихнулся на низкокалорийном питании»).

Терпеть не могли час перехода дня в вечер, уже не светло, но еще не темно.

Мы рисовали… Да-да, именно так. Джастин тренировал меня с упорством, достойным золотой медали, но, увы, конкретный ум Кинни отказывался видеть мир через призму абстракции, хоть и пытался. Добрый молодой художник называл мазню из пятен и подтеков «тайный мир Брайана». Фиг его знает, им, творцам, виднее. Тем более, бросая очередное желтое пятно на зеленую мазню, я очень возбуждался. Джастин показывал язык: «Понимаешь теперь, почему после работы сначала остро нуждаюсь в сексе и только потом в душе.» Он всегда добавлял «с тобой». Но… Я понимал и вариативность, где главная тема «после работы… в сексе», а «с тобой» может быть вариацией.

Пыхтя, он обводил контур моего голого тела, валяющегося на белой простыне: по раскинутым рукам, между ногами, вдоль запрокинутой шеи. Закрашивал: салатовый перетекал в белый, белый – в бордовый, бордовый – в голубой. Ненормальное мое Солнышко…

Мы обнаженные дрались на кистях, забрызгивая друг друга с ног до головы. Он медленно проводил кистью по бедрам, запястьям, позвоночнику. Дозиметр сексуальности взорвался бы, а Дерек Джармен сделал бы нас, разноцветных, стянутых в узел на полу, перемешивающих краску с потом, слюной, спермой, смазкой, героями следующего фильма. (Дерек Джармен культовый британский режиссер-авангардист, художник).

Я был счастлив? Да. Настолько насколько мог представлять счастье. С каждым разговором, после каждого безумного секса, во время каждой прогулки слышал звон рвущейся защиты Брайана Кинни.

…После выставки Сары прошло около месяца и за это время я ни разу не был в Нью-Йорке: проблемы с новым клиентом заставляли работать чуть ли не ночами и суткам. Солнышко первую неделю звонил дважды в день, вторую – раз в день, за третью – четыре раза на несколько минут. С каждым разговором волна его воодушевления ширилась, росла, упоминаний Груббер-Мастор и некоего Гектора Мендоза, становилось все больше. «Брайан, Гектор искусствовед, открытый гей, большой друг Кэролайн и Генри, владелец художественных галерей по всей Европе, ведущие критики – его друзья, коллекционер современной абстрактной живописи, ходячая энциклопедия.» О нас, наших чувствах, планах говорилось мимоходом, ровно и привычно. На фоне брызжущей экспрессии Джастина мое один раз произнесенное «скучаю» выглядело бедной сиротой перед знатным аристократом. Прекрасно понимая причины и последствия, все равно ревновал. К его жизни, к этому ебаному искусству, к Груббер-Мастор и, к, пока еще неизвестному, Гектору.