– А теперь погладь мою грудь. Не бойся, сожми ее сильнее. Коснись кончиком языка моих сосков. Почувствуй их ласкающую шероховатость...

Осторожно закрыв дверь, я на цыпочках вернулся в детскую. Долго лежал я в кровати, стараясь уснуть. Однако сон никак не желал бороться с моим возбужденным сознанием. Раз за разом память моя воскрешала только что увиденные сцены. Постепенно в голове у меня вызрело твердое решение:

– Как только вернусь домой, уговорю жену поставить параллельный телефонный аппарат.

Получилось!

Прекрасно запомнил я пассажира, рассказавшего мне эту историю. Еще бы! Им оказался мой бывший..., не знаю, как это назвать по-русски. Однокашник - человек, с которым я учился в одном классе. Однокурсник - человек, учившийся со мной на одном курсе института. А как назвать человека, с которым я учился вместе в аспирантуре? Ну, неважно. Помню, сев в машину, он вытаращил на меня удивленные глаза.

– Извините, мы с вами раньше не встречались?
– нерешительно обратился он ко мне.

Я внимательно оглядел моего пассажира. Лицо его показалось мне знакомым. Стали гадать, где мы прежде могли встречаться. Начали со школьных лет и дошли до периода обучения в аспирантуре. И тут выяснилось, что мы оба учились в Москве, в Энергетическом институте. Мы были приписаны к отделам, расположенным в разных концах огромного здания, поэтому встречаться могли лишь в коридорах или столовой.

Стали вспоминать аспирантские годы и, в этой связи, конечно, вспомнили о жилищных мытарствах. Дело в том, что институт не имел собственного общежития. Поэтому иногородним аспирантам приходилось самим искать себе жилье. Чаще всего это были комнаты в московских коммуналках.

– Я за три года пять коммуналок сменил. И все из-за соседей, - пожаловался мой бывший коллега, - то пьяницы попадутся, то воры, то проститутки. Лишь в последней квартире более или менее спокойные соседи оказались. Да и то, пришлось самому порядок наводить.

– Это как?
– полюбопытствовал я.

В ответ мой пассажир поведал мне весьма необычную историю.

* * *

Случилось это в 1981 году. Шел последний год моего обучения в аспирантуре. Я тогда снимал комнату в трехкомнатной коммуналке на Нахимовском проспекте. Помимо меня, в квартире жили древний старикашка и женщина лет сорока с сыном, который учился тогда, то ли в четвертом, то ли в пятом классе.

Старикашка -нелюдимый молчун отличался очень ценным для коммунальной квартиры качеством: он крайне редко выходил из своей комнаты. В отличие от него, женщина, которую звали Лиза, была до навязчивости общительна. По нескольку раз в день она стучалась ко мне в комнату и обращалась с вопросами, которые своей глупостью ставили меня порой в тупик. Через постоянно открытую дверь своей комнаты Лиза из кухни общалась с сыном, посвящая, тем самым, меня в свои семейные проблемы и отвлекая от занятий.

К нам часто наведывалась Марина, Лизина подруга, которая жила в соседнем подъезде. После ее ухода, Лиза стучалась ко мне и докладывала о последних новостях Марининой жизни. Так я узнал, что Марина недавно вернулась из турпоездки во Францию и привезла оттуда автоматический прибор для удовлетворения женских сексуальных потребностей. Прибор этот, со слов Лизы, крепился к матерчатому поясу, который надевался на бедра женщины. Питание прибор получал от электросети. На матерчатом поясе был укреплен переключатель, регулирующий частоту движения резинового пениса. Сам пенис был съемным, и к устройству прилагался их целый комплект.

– Самый большой там - вот такой!
– взволнованно шептала Лиза, разводя ладони более чем на четверть метра.

Я еще ничего не сказал о Степе, Лизином сыне. Был он неплохим мальчишкой, однако абсолютным бездарем в учебе. Это я могу заявить авторитетно, поскольку несколько раз, по просьбе Лизы, занимался с ним математикой. Степкины занятия всегда проходили по одному сценарию. Мать усаживала сына за письменный стол, раскрывала перед ним учебник, а сама уходила в ванную стирать белье, либо на кухню готовить обед. Через несколько минут она крадучись возвращалась в комнату и заставала сына за каким-либо занятием, никак не связанным с учебой (чаще всего разглядыванием журнальных картинок). Лиза принималась громко браниться, тыча при этом пальцем в Степкин затылок. Вероятно, эти тычки приводили сумбурные мысли мальчишки в некоторый порядок, потому что в течение следующих пяти-шести минут он сосредоточенно вгрызался в научный гранит. Мать возвращалась на кухню, но спустя некоторое время сцена повторялась. Вновь наш дом сотрясался от Лизиного крика, а Степкин затылок - от ее тычков.

Не знаю, как долго бы это продолжалось, если не одно событие, которое в корне изменило процесс Степкиного обучения. Именно о нем, об этом событии, я и хотел рассказать. В тот день я вернулся из института в скверном настроении и, только прилег на диван с желанием полистать свежие газеты и немного отдохнуть, как за дверью раздался Лизин крик. Вне себя от ярости я выскочил в коридор и встал на пороге Лизиной комнаты.

– Лиза..., - я едва сдерживал ругательства, готовые сорваться с моего языка, - можно тебя на минуту.