Следующее удобное место для обороны располагалось на южной дороге примерно в половине дня пути отсюда. Поэтому когда Атка рано с утра увёл свои войска, мы ожидали, что он пойдёт туда, и через некоторое время выступили по дороге сами. Путь был утрамбован повозками и утоптан множеством пеших, так что слякоть не мешала нам двигаться быстро.

Но уже близился вечер, а его лагеря пока не было видно. Разведчики, посланные Малвой, сообщили, что наши противники ещё в пути и, похоже, не собираются останавливаться.

Я вспомнил, что ещё днём видел в канаве мёртвого крестьянина. Кто-то уже снял с него одежду выше пояса, остались только испачканные кровью и нечистотами штаны. Живот у него был сильно вздут, как иногда случается, если разрезаны кишки, но следов от оружия на теле не было.

Чуть дальше рядом с дорогой располагались выселки - пара домов, где обосновались те, кто обрабатывал самые дальние поля. Я попросил Малву остановить колонну и направился туда, поскольку жителей надо было кое о чём расспросить. Дым из труб не шёл, хотя даже на юге в это время года к вечеру печи обычно растапливают, чтобы подать вернувшемуся с поля хозяину ужин и прогреть жильё на ночь. В хлеву ревела недоеная корова. Я уже понимал, что поговорить мне будет не с кем, но всё же подошёл поближе и не услышал больше ничего - ни детского крика, ни обычного шума, сопровождающего женскую возню по хозяйству. Только ветер обрывал с крыши поредевшую за зиму солому. Один из дворов был закрыт на замок, а двери и окна дома заколочены.

Я вошёл в незапертый двор и толкнул дверь. Прямо на полу, навзничь, лежала мёртвая крестьянка, замотанная в несколько слоёв разномастного тряпья - видимо, во всё, что она сумела найти в доме. Она была совсем молодой и не успела ещё от тяжёлой работы потерять обычную для женщин нашего юга недолговечную красоту. Лицо в обрамлении тёмных кудрей казалось невозможно бледным. Я задел люльку, и она начала раскачиваться. В ней беззвучно перекатывался по грязным пелёнкам от одной стенки к другой, как деревянная кукла, голый младенец со вздувшимся животом, покрытым сыпью.

Я вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, и побрёл к дороге.

– Нам стоит вернуться назад, герцог - сказал я Малве.

– Почему?
– спросил он с гневным недоумением.

– На этих землях поветрие. Полагаю, что Атка тоже захотел их скорее покинуть, чтобы от заразы не пало больше людей, чем от стрел и палашей.

– Дело так серьёзно?

– Да. Эта болезнь заразительна почти для всех, во всяком случае, там, где нет возможности поддерживать чистоту. Она часто кончается смертью, а тех, кто выжил, надолго лишает сил.

– Поэтому вы предлагаете вернуться к замку? Не преследовать Атку, когда мы, наконец, собрали войско и добились перевеса?

– Воевать сейчас - всё равно что играть в кости. Мы можем одержать верх. Можем потерять от поветрия большую часть армии. Можем победить, дойти до столицы и занести заразу туда. Мы с вами, герцог, уже не в тех летах, когда играют в кости. Атка тоже. Полагаю, разведчики в конце концов донесут, что он остановился там, где заболевших пока немного, а в лагере легче поддерживать послушание и порядок.

– И что же делать нам, если мы отступим?

– Имея под боком замок со слугами, легче позаботиться о том, чтобы болезнь к нам не пробралась. Для начала я проверю воду в колодцах. И ещё одно - во время переговоров многие молодые ребята, привыкшие к домашней еде, скидывались и отсылали в деревню за молоком, творогом и свежим хлебом. Тогда в этом не было беды. Надеюсь, что подхвативших заразу у нас пока нет. Но сейчас в лагере стоило бы разрешить лишь варёное, а из питья - только травяные настои, поскольку их заваривают на кипятке. Можно каждый день выдавать понемногу вина из наших запасов. Не знаю, будут ли слушать меня, но вам, герцог, они должны повиноваться - и воины, и слуги. К нам уже сбежались потаскушки. Прогнать их всё равно не получится - их будут прятать или, что ещё хуже, тайком шляться по окрестным бабам. Но следует хотя бы не выпускать их из лагеря, как и всех прочих, и не впускать новых.

Гневное выражение на лице Малвы понемногу сменялось озабоченным. Я понял, что герцог уже думает о том, как всё устроить и с чем обратиться к воинам в приказе.

Мы повернули и пошли обратно к Сорену. Я раздобыл лошадь и поехал вперёд по обочине, поскольку мне следовало быть там гораздо раньше остальных.

Добравшись, я долго надрывал голос и, наконец, разбудил двоих из остававшихся в замке слуг и заставил их прямо сейчас взяться за дело.

Во время переговоров с Аткой в лагере успели устроить довольно удобное отхожее место. Это было куда лучше, чем если бы все продолжали облегчаться в лесочке, но в таких-то местах часто и гнездится зараза. Я знал, что у каменщиков были запасы негашёной извести. Я развёл её водой, и под моим надзором слуги обрызгали полы и стены отхожего места и щедро плеснули свежепогашеной извести в каждое очко и во все выгребные ямы. Под конец я чувствовал себя как оказавшийся в городе волк, у которого осталось одно желание - поскорее убраться из этой вони. О том, что это занятие через несколько дней придётся повторить, я старался не думать. К утру проснулись прочие слуги, и я, к их невеликой радости, велел одним взять свежей золы, развести щёлока и помыть им все полы и столы в замке, а другим - готовить баню для едущего сюда войска. Сам я пошёл проверять воду в колодце. Она была мутноватой, но я не почуял в ней ни отравы, ни заразы.

Наше войско к этому времени уже приближалось к Сорену. Я был доволен, что успел почти всё и даже был готов выслушать попрёки за ночной марш. Однако герцог сказал, что разведчики уже подтвердили мои догадки. Всем предстояло вымыться в бане, а слугам - ещё и постирать с щёлоком свою одежду и одежду господ. Сделать это быстрее, чем за день, никак не получалось, так что большая часть войска ещё отдыхала после долгой дороги. Первыми я загнал в баню потаскушек. У большинства не было платья на смену, так что пришлось отдать им обноски слуг из замка, чем они оказались очень довольны.