Молчаливый полет
вернуться

Тарловский Марк Ариевич
Шрифт:

29 мая 1926

Пятистопные хореи [180]

В школе молодой преподаватель Строго обучал меня наукам. Минуло, как сон, десятилетье, Я подрос, и встретились мы вновь. Мог ли я когда-нибудь подумать, Что мы встретимся как с равным равный, Что по очереди, что одну и ту же Женщину мы будем целовать? Часто я слыхал: — чего, чего не Сделает причудливое время — Взрослого ли дети перегонят, Юношу ль старик переживет, — Но из всех случающихся с нами Путаницы и противоречий Для меня ничто так не отрадно, Мне ничто не любопытно так, Как невольное сопоставленье, Как выравнивание неравных, Из которых одному кончать не время, А другому время начинать! — Ведь одну мы женщину целуем, Как одну столицу белой ночью, Мирно встретившиеся, целуют Утренний и сумеречный свет.

180

Пятистопные хореи. Машинопись с правкой — 39.74.

15 сентября 1926

Эмигрант [181]

О, как я их жалел, как было странно Мне думать, что они идут назад И не остались в бухте необманной, Что Дон-Жуан не встретил Донны Анны, Что гор алмазных не нашел Синдбад И Вечный Жид несчастней во сто крат.

Н. Гумилев

181

Эмигрант. Машинопись с правкой — 39.76–79. Эпиграф — из ст-ния «Пятистопные ямбы» (1912–1915). Я участвовал в царственном рейсе / Из Дамаска в Иерусалим… — аллюзия на обращение Савла (будущего апостола Павла) по версии «Деяний апостолов»: на пути в дамаск Павел увидел сет, ослепивший его, и услышал голос, сказавший: «Савл, Савл, что ты гонишь Меня?», причем, как признавал сам Павел, его спутники ничего не видели (Деян. 22:6–9). Как змея из-под конской ноги… — змея под копытом коня «Медного всадника». Я с Косцюшкой мутил под Варшавой… — речь идет о польско-литовском восстании (1794), организованного Тадеушем Котюшко (1746–1817). Юденич Николай Николаевич (1862–1933) — российский военачальник; во время Гражданской войны возглавлял силы, действовавшие против Советской России на Северо-Западном направлении. Красин Леонид Борисович (1870–1926) — советский государственный и партийный деятель; в 1920–1923 полпред и торгпред в Великобритании, с 1924 полпред во Франции, с 1925 — вновь в Великобритании; активно способствовал признанию Советской России со стороны Великобритании и Франции, последовательно выступал за восстановление и развитие торговых отношений со странами Антанты. Раковский Христиан Георгиевич (наст. фам. Станчев; 1873–1941) — советский политический, государственный и дипломатический деятель болгарского происхождения; в 1923–1925 полпред в Великобритании, в 1925–1927 — во Франции. Чичерин Георгий Васильевич (1872–1936) — советский государственный деятель, второй после Троцкого нарком иностранных дел (1918–1930). Что Мазепа католикам верен / И что Карла убили в бою… — Иван Степанович Мазепа (1639–1709) — гетман Украины (с 1687), союзник шведского короля Карла XII, в российской историографии изменник Российского государства, на Украине — национальный герой. Карл XII, король Швеции (1697–1718), был убит шальной пулей (пуговицей) при осаде крепости Фридрихсгаль в Норвегии (по другой версии — стал жертвой заговора).

Петр, Петр, ты мой император! Ты явился мне в синем сукне Опьяненного боем пирата На пробитом тобою окне. Ты явился, и, славою грезя И могуществом греясь твоим, Я участвовал в царственном рейсе Из Дамаска в Иерусалим, Ты обрек меня тяжким заботам И тревоге, вовек огневой, И отправил командовать ботом За далекой холодной Невой. Ты дарил меня хлебом и чином, Я рядился в покорство слуги, Но шипел пред тобой, трехаршинным, Как змея из-под конской ноги. Жег мне очи твой взор василиска, Ты глушил меня стуком сапог, Я не мог тебя вытерпеть близко, Полузверь, получерт, полубог! Но приблизился час незаконный — Прогремела измены труба, И сорвали царевы погоны Вероломные руки раба. — Я бежал на украденном судне, Я бежал от родимых оков, Чтоб начать бесприютные будни Двух томительно долгих веков. Да, не год и не десять, а двести, Двести лет я блуждал по морям, Избегая губительной мести И служа иноземным царям. Флаги Запада, Юга, Востока Против пестрого флага Петра Я взносил на вершину флагштока И кричал не по-русски «ура». Я с Косцюшкой мутил под Варшавой, С Бонапартом Кутузова гнал, Под Цусимой к японцам шершавый Ржавый бот мой присоединял — Мне ничто не давало отрады, Я терзался при мысли о том, Что нельзя мне у Невской ограды Потягаться с Петровым гнездом. Лишь мечта — но куда ее денешь, Если вдруг моряки говорят, Что какой-то вельможа Юденич Вызывается взять Петроград? Ну, конечно, конечно, конечно, — Где же быть мне еще, как не там? — Как влюбленный к фате подвенечной, Приближаюсь к туманным фортам… Где же знамя Российской державы? Где веселого шкипера флаг? Кто-то новый, на вид моложавый, С красным флагом подъемлет кулак. Успокоился деспот беспутный, Но наследников дал легион И для каждого силою чудной Повелительный выстроил трон. Я смирился — вернулся обратно И мечом пренебрег для пера, Чтоб в заморской печати бесплатно Славит оборотня-Петра. Над Невой выбивают куранты, Над кремлевским гремят кирпичом, Чтоб заснуть не могли эмигранты, Чтоб забыть не могли ни о чем… Император, божественный Петр! Миллионный свой гнев утаи — Вот выходят на жалобный смотр Непокорные слуги твои… Бездноликий властитель московский! Помоги же мой выкупить крест, Чтобы Красин иль тот Раковский Разрешили мне визу на въезд! А тогда меня примет Чичерин И прочтет эстафету мою, Что Мазепа католикам верен И что Карла убили в бою.

8 октября 1926

Нева [182]

Медлительно и вдохновенно Пульсируя в коже торцовой, Нева, как священная вена, Наполнена кровью свинцовой. Невзрачные в теле линялом, Невинные синие жилы По каменным Невским каналам Разносят сердечные силы. Но город, привычный к морозам, Простудных не ведая зудов, Страдает жестоким неврозом И острым склерозом сосудов; По городу каждую осень Грядёт от застав и рогаток, Швыряет несчастного оземь, Хватает за горло припадок; Хрипят от закупорки вены, И жалобно хлопает клапан, Гневясь на устой сокровенный, Где уровень в камень вцарапан. И, стиснута пробкой заречной, Как рельсы на дебаркадере, Венозная бьётся со встречной, С пылающей кровью артерий. Лейб-медик, гидрограф смятенный, Термометры с долями метра Спускает под мокрые стены И цифрами щёлкает щедро. И каждая новая мерка, В жару залитая Невою, С беспомощного кронверка Срывается чёткой пальбою. «Увы, опускаются руки, — Лейб-медик смущённо лепечет, — Вся сила врачебной науки В гаданья на чёт и на нечет… Я мог вам помочь предсказаньем, Но где я достану хирурга, Чтоб вылечить кровопусканьем Тяжёлый недуг Петербурга?»

182

Нева. Машинопись с правкой — 39.83–84. Гневясь на устой сокровенный, / Где уровень в камень вцарапан… — «уровнями» в данном случае именуются линии, отмечающие наиболее высокий уровень подъема воды во время наводнения.

9 ноября 1926

Военные грезы [183]

Не в походе, не в казарме я, Паинька и белорученька, — Только грезится мне армия, Alma mater подпоручика… Перестрелянные дочиста, Прут юнцы неугомонные Из полка Его Высочества В Первую Краснознаменную! Не кокарды идиотские — Пялим звезды мы на головы, Мне в декретах снятся Троцкие, И в реляциях — Ермоловы. Не беда, что всё навыворот: Краснобаи и балакири, Сны рисуют ротный пригород, Где раскинул мы лагери. Утром, пешие и конники, Ходим Ваньками ряженные, Вечером ряды гармоники Слушаем, завороженные. В праздничек бабец хорошенький Ждет бойца за подворотнею, — Всю неделю — ничегошеньки, Вся журьба — в постель субботнюю!.. ………………………………… Не в казарме, не в походе я, Белорученька и паинька, Войны — выдумка бесплодия, Мать их — царственная паника. Есть в кавалерийской музыке Барабанный пыл баталии — Он закручивает усики И подтягивает талии Это с ним амурит улица, С ним тоскуют души жителей: Трусят, мнутся, жмутся, жмурятся И не узнают спасителей!

183

Военные грезы. Машинопись с правкой — 39.85–86. Ермолов — см. примеч. к ст-нию «Фергана».

12 ноября 1926

Пояс [184]

Твой пояс девически-туг, Но, чуткая к милому звуку, Душа отзовется на стук И друга узнает по стуку. Замок недостаточно строг, Соблазну и я не перечу, И сердце спешит на порог — Залетному сердцу навстречу!

18 ноября 1926

184

Пояс. Машинопись — 39.92.

Диван [185]

Как большие очковые змеи, Мы сидим на диване упругом И, от сдержанной страсти чумея, Зачарованы друг перед другом. Золотые пружины в диване, Как зажатые в кольца питоны, Предаются волшебной нирване, Издают заглушенные стоны. Шум окружностей, ужас мышиный, Дрожь минут в циферблатной спирали И потайно — тугие пружины На расстроенных струнах рояли… Но наступит и лопнет мгновенье, Как терпенье в усталом факире, — Разовьются чешуями звенья, И попадают кобрами гири, Остановится маятник рваный, В позабытое прошлое спятя, Нас ударит питон поддиванный И подбросит друг другу в объятья — И в часах, и в рояли, и в шали, Среди струн, среди рук перевитых, Я послушаю песню о жале Поцелуев твоих ядовитых.

185

Диван. Машинопись — 39.99.

10 декабря 1926

Первый полет [186]

Неизвестной попутчице

Под рокот винта Воздушной машины Дымятся цвета И тают аршины. Рывком из травы — Впервые! Впервые! — Покинуты рвы И тропы кривые. Впервые, до слез, Мучительно-зябки Ослабших колес Поджатые лапки. И счастьем томим Сей баловень славный, Что мною самим Был только недавно. — Послушай же, ты, Присвоивший с бою Мечты и черты, Носимые мною! Ты продал оплот И зелень на сквере За первый полет В пустой атмосфере. Ты счастлив ли здесь, Где бьется тревога. В расплату за спесь Бескрылого бога? Ты рад ли, дробя Прозрачные вьюги? — Его и себя Спросил я в испуге. И светлый двойник, Певуч и неведом, Мне в уши проник Беззвучным ответом: «Ах, счастливы ль те, Кто слушают сказки И верят мечте За звуки и краски?.. Я верю мечтам, Но всё же мне жалок Разостланный там Земной полушалок… Под ласковый гром Ковра-самолета Ложатся ковром Леса и болота. Расписанный сплошь, Расписанный густо, Ковер этот — ложь И прихоть искусство. А почва планет, А горы и реки — Их не было, нет, Не будет вовеки. Их злой глубине Тогда лишь поверю, Когда на спине Паденье измерю, В пыли и в крови, На красочной ткани С узором любви И вечных исканий». Тогда…а пока — Есть только вожатый, Есть только бока, Что стенками сжаты, Контакт красоты Со взглядом и ядом, Верста высоты И женщина рядом!

186

Первый полет. Красная новь. 1927. № 10.