Исповедь
вернуться

де Габриак Черубина
Шрифт:

«Уснул печальный день; там за окном — весна…»

Уснул печальный день; там за окном — весна, Шаги ее опять раздались в тишине; Я слышу как она стучится у окна И просится ко мне. Последний нынче раз ко мне она пришла, — Моя душа больна мучительной тоской, А комнаты моей немая тишина Повисла надо мной. Она мне говорит, что я давно мертва, Что мне не возвратить минувшие года, И что в душе моей весенние слова Безгласны навсегда. И не уйдет печаль из потускневших глаз… Тревожную рукой стучит ко мне весна, — О, пусть она пришла уже в последний раз, Мне не открыть окна.

ТРИОЛЕТЫ

Мне тоскливо и грустно от света весны, И весь день мое сердце болит; Хоть пушистые вербы тонки и нежны, Мне тоскливо и грустно от света весны, И слезами усталые очи полны, И от муки мой голос дрожит, — Мне тоскливо и грустно от света весны, И весь день мое сердце болит. Ароматной, прозрачной, душистой весной Мое сердце сковала печаль; Мое сердце подернулось дымкой густой, — Ароматной, прозрачной, душистой весной, И за этою серой прозрачной фатой Не видна мне встающая даль… Ароматной, прозрачной, душистой весной Мое сердце сковала печаль. И бледны и смешны мои стали мечты При лучах золотистого дня, — Для них дали весенние слишком чисты, И бледны и смешны мои стали мечты, И увяли они, как зимою цветы, И замолкнули песни, звеня, — И бледны и смешны мои стали мечты При лучах золотистого дня.

LUMEN COELI, SANTA ROSA! [49]

Иерихонская роза цветет только раз, Но не все ее видят цветенье: Ее чудо открыто для набожных глаз, Для сердец, перешедших сомненье. Когда сделал Господь человека земли Сопричастником жизни всемирной, Эту розу Волхвы в Вифлеем принесли Вместе с ладаном, златом и смирной. С той поры в декабре, когда ночь зажжена Немерцающим светом Христовым, Распускается пламенным цветом она, Но молитвенным цветом — лиловым… И с утра неотступная радость во мне: Если б чудо свершилось сегодня! Если б сердце сгорело в нетленном огне До конца, словно роза Господня!

49

Свет небес, Святая роза!

«Когда томилась я от жажды…»

Когда томилась я от жажды, Ты воду претворил в вино, — Но чудо, бывшее однажды, Опять свершить нам не дано. Твое вино не опьяняло, Но горечь мук таилась в нем, И цвет его был цвет опала — Ты напоил меня огнем! 1909

«В очаге под грудой пепла…»

В очаге под грудой пепла Пляшут огоньки… Ты от горьких слез ослепла, Дыма и тоски. За окном холодной кухни Плачет серый лес… Пламя синее, не тухни! Близок час чудес! Старой феи, доброй крестной, Вечна ворожба — Разгадается несносной Жизни злой судьба. В замке снова блещут залы, — Принц вернется вновь! Губы — красные кораллы, А в глазах — любовь. Этой ночью — все надежды Ты сожги дотла! Утром — рваные одежды, В очаге — зола… Вместо белых коней — мыши, Мокрый, серый лес… Но сейчас — не надо, тише! Близок час чудес! 1909

«Крест на белом перекрестке…»

Крест на белом перекрестке Сказочных дорог… Рассыпает иней блестки У Христовых ног. Смотрит ласково Распятый На сугроб, где белый пан Лижет, грустный и лохматый, Язвы Божьих ран. 1909

«Тихо звезды горят. Все уснуло в снегу…»

Тихо звезды горят. Все уснуло в снегу. Спят деревья в одежде блестящей, В этот вечер тебя я забыть не могу И полна я тоскою щемящей. Не осталося грез, мне создавших весну, Они вместе с тобою далеко, Ты ушла, меня в горе оставив одну, Но в душе к тебе нету упрека. Только сердце мне давит, как камень, печаль, И давно я тоскою томима, Мне весны устаревшей мучительно жаль, Жаль мне счастья, прошедшего мимо. И в окно заглянул бледный луч серебра, Спят деревья в блестящем уборе… Позови же меня, дорогая сестра, Мне одной непосильное горе.

«Она ступает без усилья…»

Она ступает без усилья, Она неслышна, как гроза, У ней серебряные крылья И темно-серые глаза. Ее любовь неотвратима, В ее касаньях свежесть сна, И, проходя с другими мимо, Меня отметила она. Не преступлю и не забуду. Я буду неотступно ждать, Чтоб смерти, радостному чуду, Цветы сладчайшие отдать.

Г. ФОН ГЮНТЕРУ

Дымом в сердце расстелется ладан, и вручили мне обруча два. Ах, пока я жива будет ли запрет их мной разгадан. Обручем одним из двух старинным я сковала левой кисть руки. Темные венки суждены избранным, но безвинным. Обруч мой серебряный, зловещий, — мой второй, запретный — дам ему… Скоро ли пойму, был ли ему слышан голос вещий. Близок ли тот день, когда мы снова наши обручи звено в звено замкнем. И когда огнем напишу я радостное слово. Петербург, 1909.