Исповедь
вернуться

де Габриак Черубина
Шрифт:

«Увеличились у Лили шансы…»

Увеличились у Лили шансы В Академии поэтической. Ах, ведь раньше мечтой экзотической Наполнял Гумилев свои стансы. Но мелодьей теперь эротичной Зазвучали немецки романсы, — Ах, нашел он ее симпатичной. И она оценила Ганса. Не боясь, он танцует на кратере, Посылает он ей телеграммы! «Уезжайте ко мне Вы от матери!» А у матери в сердце драмы. Напоив ее «белой сиренью», Он пророчит ей яркую славу. Двадцать галстухов падают тенью. «Уезжаю сегодня в Митаву». 29 ноября 1909

ОТВЕТ НА СОНЕТ Н. ГУМИЛЕВА

Закрыли путь к некошенным лугам Темничные, незыблемые стены; Не видеть мне морских опалов пены, Не мять полей моим больным ногам. За окнами не слышать птичий гам, Как мелкий дождь все дни без перемены, Моя душа израненной гиены Тоскует по нездешним вечерам. По вечерам, когда поет Жар-птица Сиянием весь воздух распаля, Когда душа от счастия томится, Когда во мгле сквозь темные поля, Как дикая степная кобылица, От радости вздыхает вся земля… Петербург, 1909, апрель.

«В глубоких бороздах ладони…»

В глубоких бороздах ладони Читаю жизни письмена: В них путь к Мистической Короне И плоти мертвой глубина. В кольце зловещего Сатурна С моей судьбой сплелась любовь… Какой уронит жребий урна, Какой стрелой зажжется кровь. Падет ли алою росою, Земным огнем спалив уста. Иль ляжет белой полосою Под знаком Розы и Креста.

ПОРТРЕТ ГРАФИНИ С. ТОЛСТОЙ

Она задумалась. За парусом фелуки Следят ее глаза сквозь завесы ресниц. И подняты наверх сверкающие руки, Как крылья легких птиц. Она пришла из моря, где кораллы Раскинулись на дне, как пламя от костра. И губы у нее так влажно алы, И пеною морской пропитана чадра. И цвет ее одежд синее цвета моря, В ее чертах сокрыт его глубин родник. Она сейчас уйдет, волнам мечтою вторя, Она пришла на миг. Коктебель 1909

СОНЕТ («Сияли облака оттенков роз и чая…»)

Графу А. Н. Толстому

Сияли облака оттенков роз и чая, Спустилась мягко шаль с усталого плеча На влажный шелк травы, склонившись у ключа, Всю нить моей мечты до боли истончая. Читала я одна, часов не замечая. А солнце пламенем последнего луча Огнисто-яркий сноп рубинов расточа, Спускалось, заревом осенний день венчая. И пела нежные и тонкие слова Мне снова каждая поблекшая страница, В тумане вечера воссоздавались лица Тех, чьих венков уж нет, но чья любовь жива…  И для меня одной звучали в старом парке Сонеты строгие Ронсара и Петрарки.

«Парк исполнен лени…»

Парк исполнен лени, уронили тени белые сирени в бреду. На скамье из дерна жду тебя покорно. Пруд дробит узорно звезду… Долго ждать не ново, ты не сдержишь слова… Все же завтра снова приду. 1910

КАНЦОНА

Ах, лик вернейшего из рыцарей Амура Не создали мне ни певцы Прованса, Ни Франции бароны, И голос трубадура Не рассказал в мелодии романса Кто Бога стрел всех строже чтил законы, Кто знал любви уклоны. Ах, все почти грешили перед Богом, Прося его о многом, Ища наград своей любви за что-то… Но был один — он, страстью пламенея, Сам создал сновиденья, Он никогда не ведал искушенья. И лик любви — есть образ Дон Кихота, И лик мечты — есть образ Дульцинеи. 1910

МОЕЙ ОДНОЙ

Л. П. Брюлловой

Есть два креста, то два креста печали, Из семигранных горных хрусталей. Один из них и ярче и алей, А на другом лучи алеть устали. Один из них в оправе темной стали, И в серебре другой. О, если можешь, слей Два голоса в душе твоих смелей, Пока еще они не отзвучали. Пусть бледные лучи приимут страсть, И алый блеск коснется белых лилий, Пусть на пути твоем не будет вех. Когда берем, как тяжкий подвиг, грех, Мы от него отымем этим власть, Мы два креста в один чудесно слили. 2 ноября 1910