Рицпа заметила унылый взгляд Атрета и села рядом с ним, на краю фонтана.

— Мы не останемся здесь навечно.

Навечно. Это все равно что умереть. Атрет никогда не позволял страху смерти властвовать над ним. Иначе он не был бы таким сильным и сосредоточенным и дал бы врагу возможность победить его. Теперь же он не мог думать ни о чем другом. И все потому, что они находились в этом ужасном месте!

Вставая, он грубо сунул Халева в руки Рицпе.

— Мы и так уже здесь долго торчим! — Криптопортик наполнился плачем Халева.

— Где мы еще можем быть в безопасности? — сказала Рицпа, прижав к себе ребенка и потирая ему спинку. Она поцеловала мальчика и стала нашептывать ему что–то утешительное.

Глядя на то, как она всю свою нежность направила на ребенка, Атрет рассердился.

— Хуже, чем здесь, просто не бывает!

— В темнице, значит, тебе было лучше? — спросил его Феофил, чтобы только отвлечь гнев германца от Рицпы. Атрету не терпелось сражаться, но Рицпа не могла помочь ему в этом. — Или, может быть, тебе было лучше в твоей камере размером полтора на три метра? — Атрет мрачно посмотрел на него, но промолчал.

Когда Халев перестал плакать, Рицпа снова опустила его на пол, рядом с фресковым изображением дельфина. Увлеченный красками и фигурами, малыш обрадовался и стал ползать по полу, пока не оказался рядом с местом, куда сверху падал солнечный луч. Сев, ребенок стал пытаться ухватить полоску света, пробивающуюся через небольшое отверстие в расписном потолке.

Атрет тоскливо смотрел на него.

— Ему нужно выбраться наверх, к живым, а не сидеть здесь, внизу, с мертвыми.

— Он будет наверху, Атрет, — сказал Феофил.

— Может, выпустишь Рицпу из этого Гадеса, или она и мой сын тоже здесь пленники?

— Мы останемся с тобой здесь, — твердо сказала ему Рицпа.

— Вы здесь не пленники, — сказал Феофил, заметив, как Атрет проигнорировал ее. Германец смотрел на Рицпу только тогда, когда она смотрела в другую сторону, и его взгляд в такие моменты был ясен всем, кто мог его заметить. — А что касается перехода в другое место, то спроси об этом госпожу Альфину, когда увидишь ее сегодня вечером.

Атрет оглядел просторное помещение с его арками и фресками.

— Это место лучше, чем все остальные. Я останусь здесь.

Феофил засмеялся.

— Госпожа Альфина предлагала тебе это помещение в самый первый день, как только ты здесь оказался.

— Она предлагала его Рицпе и ребенку.

— А значит и тебе. Ей будет приятно узнать, что ты тоже решил здесь остаться. Она удивилась, когда ты предпочел кубикулу. Даже расстроилась. — С улыбкой глядя на смущенного Атрета, Феофил вытянулся на мраморной скамье и положил руку под голову. — Мне бы это место тоже понравилось больше остальных.

Атрет сощурил глаза.

— Что это тебя так забавляет?

— То, как трудится Бог, — тихо засмеявшись, сказал Феофил и закрыл глаза. Господь смирил этого упрямого, твердолобого гладиатора прямо здесь, посреди этого святилища.

Руф и госпожа Альфина пришли к ним вечером, за ними шли слуги, которые принесли подносы с едой и вином. Госпожа Альфина действительно обрадовалась, когда увидела, что они решили остаться в криптопортике.

— Здесь гораздо лучше, — сказала она. — Больше воздуха.

Руф улыбнулся, когда Атрет взял с подноса яблоко и стал его есть.

— Приятно видеть, что к тебе вернулся аппетит. А то ты был таким подавленным.

— Если воины придут осматривать виллу, кто–нибудь из слуг придет и предупредит вас, — сказала госпожа Альфина.

— Нескольких воинов отозвали в Рим. В городе пожар, — сказал Руф, когда один из слуг разливал вино. Феофил взял два кубка и протянул один Атрету. — Пожар начался в одном из бедных районов, к югу от Тибра, и кажется, он быстро распространяется.

— Дым виден у нас с балкона, — обеспокоенно сказала госпожа Альфина. — Мне это напоминает пожар Рима во времена Нерона.

— Тит направил легионеров на помощь тем, кто борется с пожаром, но с огнем справиться не удается, — продолжал Руф. — Трудность еще в том, что в тех кварталах много старых строений, которые сгорают моментально. Сотни людей погибли, а еще больше осталось без крыши над головой.

Атрет, услышав такую новость, даже обрадовался. Рим горит! О чем он мог мечтать еще, кроме как о смерти Каллиста и Домициана?