— Я не обижу тебя. Клянусь своим мечом. — С этими словами Атрет опустил голову ей на плечо. — Останься со мной. — Ее тело вздрагивало от плача. Она не произносила ни звука, и ему становилось от этого только хуже. Она ему больше не доверяла, да и с какой стати ей это делать?

— Я изменился, — сказал Атрет. Но в чем он изменился, если вымещал на ней свой гнев? И почему он разозлился? Только потому, что она прикоснулась к нему с той нежностью, которую проявляет к его сыну, а не со страстью, которой он жаждал?

— Когда ты заговорила со мной, как с ребенком, это привело меня в бешенство, — сказал Атрет, уткнувшись ей в волосы, пытаясь найти оправдание своим поступкам. — Я просто сошел с ума. Я не сознавал, что делаю.

— Ты все время сходишь с ума. И никогда не сознаешь, что делаешь. Пусти меня, — умоляла она его в слезах.

— Только после того, как ты поймешь…

— Пойму что? Что я никто для тебя, что я для тебя ничем не отличаюсь от тех женщин, которых приводили к тебе в лудус? — Рицпа снова стала вырываться, тихо всхлипывая, тогда как он даже не прилагал усилий, чтобы удержать ее.

— Ты начинаешь очень много значить для меня, — сказал ей Атрет хриплым голосом. Он чувствовал, как она успокоилась в его руках. — В моей жизни самыми дорогими были три женщины. Моя мать, моя жена, Ания, и Юлия Валериан. Всех троих больше у меня нет. Жена умерла от родов, вместе с ребенком. Мать убили римляне, а Юлия Валериан… — Он крепко закрыл глаза. — Я больше не хочу страдать от этой боли. — Он отпустил ее.

Она повернулась и посмотрела на него, ее глаза были полны сострадания.

— И поэтому ты закрываешь свое сердце для всего доброго.

— Я больше не хочу так любить.

Рицпа не стала рассказывать ему о своих потерях. Семье, муже, ребенке. Какой смысл?

— Было бы лучше, если бы я отдалась тебе, как последняя шлюха, так? Тебе лучше держать в руках грязь, чем золото?

— Я этого не говорил.

— А тебе этого и не надо говорить. Ты показываешь это каждый раз, когда смотришь на меня, каждый раз, когда прикасаешься ко мне! — На бледном лице Рицпы отразились гнев и горе. — Ты осуждаешь меня за ее поступки, срываешь на мне всю свою злость.

— Я вижу, ты меня никогда не поймешь. Женщина никогда не поймет мужчину.

— Я понимаю то, что ты не хочешь полюбить даже собственного сына, потому что он может умереть, или оказаться в плену, или вырасти и причинить тебе боль так, как это сделала его мать. И мужчина способен на такую глупость?

Атрет стиснул зубы и в гневе сощурил глаза.

— Поостерегись…

— Чего? Твоего гнева? Ты уже сделал со мной самое низкое, что только мог сделать. Ты смел только тогда, когда у тебя в руках меч или копье, Атрет. На арене тебе нет равных. Но в самом важном, что только может быть в жизни, ты жалкий трус!

Рицпа резко встала и вернулась к своей постели. Улегшись возле корзины, в которой спал Халев, она повернулась на бок и накрылась одеялом.

Атрет тоже лег на свою постель, но не мог заснуть, потому что до него доносился тихий плач.

Когда Феофил вернулся, Атрет все еще лежал без сна и в тусклом свете светильника наблюдал за ним. Римлянин тихо прошел через помещение и остановился возле Рицпы. Ночью Халев просыпался, и она покормила его. Закончив кормить, она заснула, продолжая держать его на руках. Феофил наклонился и осторожно поправил укрывающее ее одеяло.

Атрет медленно поднялся, почувствовав гневный жар в груди при виде такого проявления нежности. Феофил посмотрел на него и выпрямился, не показывая своего удивления тем, что германец не спит. Он непринужденно улыбнулся, но его улыбка гасла, по мере того как он всматривался в лицо Атрета.

— Что случилось?

— Когда мы уйдем отсюда?

— Сегодня, — шепотом произнес Феофил. — Город в хаосе. Воинов призвали тушить пожар и бороться с паникой. Нам будет проще слиться с массой людей, которые сейчас бегут из города.

Атрет забыл о своем гневе.

— А как насчет лошадей?

— Купим их, когда уйдем на север. Там они дешевле. К тому же, если мы будем спешить, то только привлечем внимание воинов, которые патрулируют дороги.

— Нам нужно будет продовольствие.

— Руф уже об этом позаботился. Еды возьмем на неделю и будем все это время держаться главных дорог, где меньше риска наткнуться на воинов Домициана, которые ищут тебя.

— Что Домициан?

— Его гнев несколько поутих.

В последних словах Атрет уловил какую–то недосказанность, и он понял, что случилось что–то страшное.