–  И что же Сталин?

–  Он со мной не согласился. Сказал, что Военный совет Юго-Западного фронта заверил его в успехе операции. Через два дня после этого разговора командование фронта наконец поняло, что надо принимать меры по отражению удара со стороны Краматорска. Но было уже поздно. Так что Никита Хрущев лукавит, а он умеет это делать. Что касается маршала Тимошенко, то он пошёл на поводу у Хрущева.

Мерецков заметил, что Хрущеву да и маршалу Тимошенко неудача с Харьковом сошла с рук.

–  В этом деле есть и просчёт Сталина.
– Василевский порывисто встал.
– И Жуков такого же мнения...

–  А как Сталинград? Не потеряем ли мы его?

–  Ситуация там сложилась весьма опасная.
– Василевский достал папиросы и закурил.
– Завтра мне велено ехать туда. Что делать? Координировать действия войск под Сталинградом. Сталин задержал меня, чтобы обсудить ваш план предстоящей операции на Синявинском выступе. Думаю, что на это много времени не уйдёт и я смогу уехать вечером.
– В его голосе было столько беспокойства, что Кирилл Афанасьевич посочувствовал ему. Одно дело отвечать лишь за свой фронт, и другое, когда на твоих плечах лежат все фронты и ты должен позаботиться о том, чтобы они были обеспечены всем необходимым. Кажется, это было так, потому что Василевский продолжал: Вообще лето выдалось для нас очень тяжёлым, если не сказать хуже. Кстати, есть сведения, что и по Ленинграду они готовят новый мощный удар. Как бы Гитлер из Крыма не перебросил под Ленинград 11-ю армию генерал- фельдмаршала Манштейна, которого фюрер ценит как знатока «по взятию крепостей».

– На Синявинском выступе немцы своё получат, - обронил Мерецков.

Замысел операции на Синявинском выступе был прост, как все другие, которые Мерецкову приходилось разрабатывать и осуществлять на практике. Прорвать вражескую оборону он намеревался на шестнадцатикилометровом участке в направлении Отрадного. Этот населённый пункт находился на берегу Невы, почти рядом с тем местом, где сходились грунтовая дорога из Синявина на Колпино и железная дорога из Мги в Ленинград. Как заноза на здоровом теле здесь закрепилась мгинско-синявинская группировка гитлеровцев. Расстояние в 16 километров разделяло войска Волховского и Ленинградского фронтов, стоило сделать лишь один бросок, и два наших фронта встретились бы лицом к лицу. «Я бы хотел, Кирилл, чтобы у тебя этот бросок был как удар клинка - сильным и острым», - сказал Жуков Мерецкову, когда они обсуждали ситуацию на севере. Кирилл Афанасьевич, не склонный к романтическим порывам, спокойно ответил: «Острый удар может притупить клинок, я бы этого не желал».

Мерецков надеялся на успех, потому что операция по прорыву блокады Ленинграда намечалась как совместные действия правого крыла Волховского фронта и Невской оперативной группы Ленинградского фронта. Но главную роль Ставка отводила Волховскому фронту, а это сулило огромную ответственность. Работая над картой, Кирилл Афанасьевич прикинул, что оборону врага надо сломить южнее Синявина, разгромить мгинско-синявинскую группировку, выйти к Неве и соединиться с войсками Ленинградского фронта. И всё это возлагалось на две армии: 8-ю генерала Старкова и 2-ю ударную армию генерала Клыкова, который после предательства генерала Власова снова возглавил её. По замыслу Мерецкова эти две армии должны были прорвать оборону врага на всю глубину. Но нужна была и третья сила, способная отразить натиск резерва, и эту силу Мерецков нашёл - 4-й гвардейский стрелковый корпус генерала Гагена, который располагался между 8-й и 2-й ударной армиями.

–  Ты всё продумал до мелочей, Кирилл, но уверен ли, что две армии сработают чётко?
– спросил его Василевский.

–  Будем стараться, Александр Михайлович, - успокоил начальника Генштаба Мерецков.

Не один Василевский был озабочен тем, как пройдёт операция на Синявинском выступе. Начальник тыла Красной Армии генерал Хрулёв, посмотрев на карте на Шлиссельбургско-Синявинский выступ, с огорчением произнёс:

–  Как бы ты, Кирилл Афанасьевич, не сломал себе шею! Местность в районе выступа не годится для развёртывания наступления. Обширные торфоразработки, сплошные леса с большими участками болот. Да, манёвра у тебя не будет! Пока твои войска доберутся до оборонительного рубежа, немцы их перебьют. Я тебя не узнаю, Кирилл Афанасьевич. Мне кажется, ты потерял вкус к тактике боя. Скажи, как тыловики будут доставлять тебе боеприпасы? Машины застрянут в болоте, а телег с лошадьми у тебя нет, - будто сам с собой рассуждал генерал Хрулёв.

Будь кто-то другой на месте Хрулёва, Мерецков не стал бы слушать его, но Александра Васильевича, человека энергичного и трудолюбивого, он уважал, даже если тот был в чём-то неправ, голоса не повышал.

–  Александр Васильевич, всё, что ты говоришь, справедливо и разумно, - поднял брови Мерецков.
– Но та цель, которую я преследую, стоит риска. Подойди к столу и посмотри на карту, и ты поймёшь, что я прав.

–  Если Верховный всё это одобрит, я пожму тебе руку! улыбнулся Хрулёв.

У Мерецкова всё выходило как-то просто, и, хотя порой ему приходилось нелегко, он не раз и не два всё просчитывал, а когда убеждался, что принятое им решение сулит выгоду, ни на йоту не отступал от задуманного. Сейчас ом сказал Хрулёву, что при удаче, если войска сумеют нанести по обороне врага ощутимый удар, можно за двое трое суток достичь Невы и Ленинграда, а главное, он хочет обеспечить внезапность первоначального удара. Конечно, по торфяным болотам севернее Синявина и сплошному лесу нелегко тащить тяжёлые орудия и боевую технику, но тащить надо!

–  Значит, ты уверен, что Верховный одобрит твой план?
– спросил в упор Хрулёв.

–  Начальнику Генштаба Василевскому моя идея понравилась, и я думаю, что Сталин не отвергнет её.

–  Всё же будь готов к бою, - предупредил Хрулёв.
– У Сталина на плохие планы нюх, и его на мякине не проведёшь!

Однако «боя» не было. Когда Василевский и Мерецков вошли в кабинет, Сталин встал из-за стола и больше не садился. Он неторопливо ходил по кабинету, курил трубку и внимательно слушал командующего Волховским фронтом. Мерецков говорил убедительно, ему казалось, что Верховный вот-вот прервёт его и задаст вопрос, но тот не произнёс ни слова. А когда Кирилл Афанасьевич умолк, он, качнув головой, промолвил: