–  Дать вам бланки партбилетов?
– уточнил Щербаков.
– Звонил. Бланки возьмёшь у дежурного, я распоряжусь...

Алексей Сурков робко вошёл в кабинет начальника Главпура.

–  Я не знал, что у вас находится маршал Мерецков, - смутился Сурков.

–  А что бы вы сделали?
– усмехнулся Кирилл Афанасьевич, любивший стихи поэта.
– Написали бы в мою честь поэму?

–  Мог бы и написать, если бы потребовалось, - улыбнулся Сурков.

–  Мы с ним побратимы, Кирилл Афанасьевич, - кивнул на гостя Александр Сергеевич.
– Вместе учились в Институте красной профессуры, правда, в тридцать втором я заканчивал учёбу, а он пришёл на первый курс. Но слава у него крылатая. Кто меня знает?
– весело продолжал Щербаков.
– Красная Армия знает как начальника Главпура, и всё. А стихи Суркова знает вся страна, да и за рубежом у Алексея Александровича есть немало поклонников его таланта.

Сурков по-мальчишески зарделся:

–  Вы, Александр Сергеевич, хватили через край! Сейчас у нас поэтов, пожалуй, больше, чем хороших стихов.

–  А вы не забыли, Алексей, что были у меня в штабе фронта во время финской войны?
– спросил его Мерецков.
– Помните, мы ходили с вами на передний край?

–  Мне тогда пуля прошила дырку на рукаве, - смутился Сурков.
– Вы сказали, чтобы я спустился в блиндаж, а я остался стоять на бруствере и едва не поплатился жизнью.

–  Когда вы написали стихи «Бьётся в тесной печурке огонь...»?
– спросил Кирилл Афанасьевич.

–  Под Москвой в сорок первом шли тяжёлые бои, - начал Сурков.
– Я, в то время корреспондент газеты Западного фронта «Красноармейская правда», был в дивизии генерала Белобородова, она прославилась в боях за Истру. «Кто особо у вас отличился?» - спросил я комдива. Белобородов назвал мне сапёра. Встретился я с ним на переднем крае во время затишья. Родом парень был с Украины, из-под Харькова. Мы долго беседовали, потом я написал очерк. На другой день пожелал, чтобы очерк прочёл сапёр во избежание ошибок, а моего Фёдора - так звали сапёра - уже не стало... Надо было сделать проход на вражеском минном поле, Фёдор разоружил пять мин, а шестая взорвалась. Погиб парень... Меня это здорово потрясло. Я написал стихи, а мой друг композитор Листов сочинил на них музыку. Так родилась песня «В землянке».

–  Очень волнует меня эта песня, - признался Мерецков.
– Когда слушаю её, будто наяву вижу землянку, слышу, как гудит в печурке огонь. Нет, словами это не передать...

–  У каждого на войне своя судьба, но у нас один враг, и скорее бы уж разбить его, - промолвил генерал Щербаков. Он взглянул на Суркова.
– Ты принёс стихи? Давай их...

–  Прочтите, Александр Сергеевич, и, если они вам понравятся, я хотел бы издать их отдельной книгой.

–  Всё, что надо, сделаю, - заверил поэта Щербаков.

Дуня сидела задумавшись. Кирилл Афанасьевич так рано ушёл в Наркомат обороны, что она не слышала. Ушёл, даже не позавтракав, оставил лишь на столе записку: «Дуняша, мне так много надо сделать в наркомате, что не стал ждать, пока ты дашь мне завтрак. Ты так хорошо спала, что не решился тебя разбудить. Буду вечером. Целую. Кирилл».

Мерецков в это время был в Генштабе и вместе с генералом армии Антоновым работал над документами по переброске войск на Дальний Восток. Позвонил Сталин, спросил Антонова, где сейчас находится маршал Мерецков.

–  У меня, Иосиф Виссарионович.

–  Пошлите его ко мне!

«Наверное, опять зайдёт речь о подготовке войск Приморья к сражениям с японцами», - подумал Кирилл Афанасьевич.

–  Вы когда собираетесь ехать на Дальний Восток?
– спросил Сталин, едва Мерецков вошёл к нему в кабинет.

–  Кое-что осталось сделать в Генштабе, и в ночь хочу улететь, - ответил маршал.

–  Вижу, что вы очень устали, не так ли?
– Затаённая улыбка скользнула по лицу вождя.

–  Есть немного, - смутился Кирилл Афанасьевич.

–  Вот что, товарищ Мерецков. Отдохните дома дня три, - участливо произнёс Сталин.
– Сегодня у нас пятница, в понедельник утром или под вечер можете лететь.

Мерецков вмиг повеселел, глаза у него потеплели.

–  Не знаю, как вас и благодарить.
– Он встал.
– Теперь наверняка высплюсь. Вчера пришёл домой и, пока жена готовила мне ужин, уснул на диване.

Сталин засмеялся, подошёл ближе.

–  Наверное, давно не были в Большом театре?
– насмешливо спросил он маршала.

–  Какой театр, товарищ Сталин!
– воскликнул Мерецков.
– Я же всё время был на севере, где ни на день не утихали бои. А когда приезжал в Ставку, в тот же день улетал. Жена даже как-то обиделась, когда я улетал в Карелию в воскресенье, говорит, могли бы сходить в театр.

–  Кому театр, а кому война, - неопределённо выразился вождь, хотя в его голосе не чувствовалось упрёка.

В театре Кирилл Афанасьевич был весел и даже шутил. Сидя в партере, он смотрел на сцену, и у него появилось двоякое чувство. Вокруг было тихо, мирно, играла прекрасная музыка, а четыре балерины с юным задором исполняли танец маленьких лебедей. Казалось, что войны не было, не было и фронта, люди не ходили в бой и не лилась кровь, а раненых санитары не везли на санях по снежным сугробам в лазарет. Но едва кончился спектакль и он оказался с женой на улице, война буквально дохнула ему в лицо, мысленно он увидел себя на КП фронта, потом на главном рубеже, где наши войска смяли вражескую оборону и с боями продвигались вперёд...