— Молчит, а спрашивать я не смею...

И вот мы с отцом сели в сани с подрезами, и я почувствовал, что нахожусь на седьмом небе. Еще бы! Первый раз ехать на тройке!

Дорогой я спросил отца:

— Тять, а зачем в цех приходили Зубонос, поп, староста и урядник? К деду Герасиму бражничать?

Ответил Степан:

— Они, парень, заводом-то всей артелью владеют: у каждого на него есть пай, а на паи идут доходы. Этих артельщиков водой не разольешь и палкой не разгонишь: их сам черт своим кушаком связал.

Сказав так, Степан прикрикнул на коней:

— Н-н-о-о! Хапают, жадюги, и все им мало, мало... И куда, скажи, деньги копят? Ну Кладовы-то просто богатые мужики, а поп? Он-то зачем деньги копит? Если с капиталом попадет в рай, то там деньги не нужны: праведников безденежно кормят. Если же черти утащат попа в ад, то там грешников совсем не кормят и пищи купить негде — купцы не торгуют, а в кипящей смоле сидят. Одежи тоже не надо: грешников на сковородах голыми жарят...

Отец рассмеялся:

— Так куда же капитал-то идет? Неужто без дела лежит?

— Нет, не без дела! Капиталы черти собирают и в карты проигрывают!

У нашей избы Степан остановил тройку. Выбежала мать и помогла отцу снять тулуп.

— А я думала, что тебя заводчик-то на пир позовет!

— Звал, да я отказался.

— Почему?

— Ну как я один с богачами за стол сяду? О чем с ними калякать? Если бы вот со Степаном Лексеичем, тогда, конечно, но его Герасим не звал.

Мать пригласила Степана в дом:

— Пойдем к нам обедать! Чем богаты — тем и рады!

— И я был бы рад, но недосуг: сейчас повезу заводчиков в дом Кладовых. Там будет пир на весь майданский мир!

За обедом мать укоряла отца:

— Я же тебе толковала: не ходи на завод, а ты все-таки пошел! Ну ради чего?

— Не пошел бы, да хотелось Зубоносу на язык наступить. Нынче он уж не кричал, что у русских мастеров мало ума...

* * *

Ранним утром меня разбудил отец. Он только что вернулся со двора и стучал замерзшими лаптями.

— Ну и морозище нынче! Ох и лихой! Так жмет да прижимает, что у Тиманковой конюшни два бревна разорвал!

Мать слезла с печи.

— Дед Мороз на реках ледяные мосты мостит и ледяными гвоздями их гвоздит!

Отец прервал ее:

— Ты бы овчишек-то в избу загнала, а то как бы дед Мороз их не загвоздил!

Не сказав ни слова, мать торопливо вышла. Отец сунул руки в печурку:

— Пальцы погреть.

Дверь открылась настежь, и через порог перепрыгнули ягнята и овцы. Вместе с ними в избу вплыло густое, как молоко, белое облако морозного пара. И в этом облаке показалась голова Герасима Кладова. Я рассмеялся:

— Сам дед Мороз к нам идет.

Герасим захлопнул дверь и улыбнулся:

— Да, голубчик, я дед, и мне скоро сто лет!.. Ай-ай-ай, какой у вас в избе мрак и холод! Будто темница...

Вместо меня отозвался отец:

— Так всю жизнь во мраке и живем. Ничего не видим, ничего не слышим, ничего не знаем, а только кое о чем догадываемся!.. Проходи, дядя Герасим, в передний угол и садись!

Герасим сел и вздохнул:

— Ну-ну! А мне ночью плохо спалось: то сердце щемило, то голову словно железами сжимало. Я и поднялся, вокруг дома походил и направил стопы свои к тебе: навещу, мол, родича-то, как он там живет, дышит?

В разговор вмешалась мать:

— A y нас нынче ночью в печном углу бесенок озоровал: стучал копытами, скреб когтями... Я думала-думала и не угадала, к чему бы бесенку так охальничать? Теперь-то поняла: к раннему гостю воевал.

Герасим обиженно поморщился, но не отозвался и продолжал разговаривать только с отцом.

— Скудно и бедно ты, Иван Ильич, живешь! Голубчик, глядя на такую жисть, плакать хочется. А больше всех я жалею Мишку. Лизавета Лександровна сказывала, что его надо бы в городе учить, да бедность тебе мешает!.. Ну а я вчера весь завод оглядел — и сердце будто клещами сжало...

Отец встрепенулся:

— Неужто опять машину изломало?

— Пока бог терпит; видно, мои молитвы до него доходят, но что будет завтра или через месяц? Ведь человек строит, городит, мостит и хоромит, чинит и починяет, а время его хоромы старит, гноит и ломает! Вот и на моем заводе многое устарело, износилось, и тут нужен постоянный глаз мастера! Счастье наше, что в прошлый раз, когда машина-то изломалась, ты, голубчик, дома был и ее починил, а если бы ушел в другое село на приработки? Вот я ночью-то не спал и надумал с тобой покалякать. Завод разделен на девять паев: моих пять и по одному у компаньонов. Я тебе по-родственному, по-сердечному, один пай уступлю, и ты станешь заводчиком. Понял?