— Что вам, православные, от меня надо?

Послышались выкрики:

— Семя бы на масло сбить!

— Сына твоего упрашивали, а он отказывает...

Заводчик усмехнулся и погладил широкую белую бороду:

— Отказывает... Голубчики, он бы рад вам потрафить, да сил не хватает! Дни и ночи без отдыха трудимся, а казне все мало, мало... На военное ведомство работаем: для солдатиков и казаков масло делаем. Э-хе-хе-хе! Человек-то не только дома, но и на войне, в окопе, есть-пить просит!

И опять раздались возгласы:

— Дядя Герасим, уважь хресьян: сполни нашу просьбицу!

Заводчик бормотал:

— Уважь... Я на войну работаю!.. Ну ладно, голубчики, возьму грех на душу — будете с маслом, но только и вы меня уважьте!

И он показал на большой штабель бревен:

— Вот эти бревна нынче же порежьте на поленья, а то завтра заводскую печь нечем будет топить!

Привозчики семени согласились:

— Ладно, за нами дело не станет!

— Прикажи дать пилы с топорами...

И тут же все начали переносить привезенные мешки в цех завода. Мы с матерью стояли в сторонке и ждали, когда дед Герасим с нами заговорит, но он делал вид, что нас не замечает. Мать обиженно ворчала:

— Ишь, каким гордецом стал! Нос-то выше лба задирает... Правду люди говорят, что добрые дела скоро забываются. Когда твой отец был в добром здравии, тогда Герасим перед ним юлил: «Ах, родственничек! Ах, мастер золотые руки! Да я к тебе всей душой!..» Тогда был всей душой, а теперь к нам широкой спиной?

Едва мать молвила эти слова, как заводчик шагнул к нам:

— И ты, Анна, ждешь? Твой-то Иван, сказывают, шибко хвор? Это беда! Что же, все мы смертны. Все! Не ведаем ни дня, ни часа, когда господь вздумает нас призвать к себе!..

Это было так интересно, что я набрался смелости и спросил:

— Дедушка Герасим, а разве бог всех человеков знает? Нас же много-много!

Мать тряхнула меня за воротник:

— Перестань! Тебе ли с дедом разговаривать? У него вон сколько дел!

Но заводчик похлопал меня по плечу и сказал: — Эх, голубчик, у бога каждый человек, каждая скотинина, зверь и даже комар в книгу жизни записаны!

— А кто записывает?

— Ангелы-писаря. Их у бога целый полк. Каждый писарь за свое дело болеет: один — людей учитывает, другой — скотину, третий — зверей... Вот так-то! А ты, я вижу, парнишка смышленый!.. Ну а твой тятька все лежит и стонет?

Ответила мать:

— Нет, Ивану стало легче! К весне поднимется.

Герасим оживился:

— Поднимется, говоришь? Ой, как он мне сейчас нужен! Кое-что надо в заводе починить и поправить, баня у меня прохудилась...

Из-под надвинутой на самый нос беличьей шапки, на нас смотрели хитрые глаза.

— А ты, Анна, неси мешок не в обчий цех, а вот в этот и уходи домой! Мы тут с Мишкой семя собьем и масло в казенные бутылки разольем. Утро придет — готовенький продухт в заводской упаковке получишь!

Обрадованная мать ушла, а я остался и радовался: «Теперь я буду знать завод!» Герасим легонько подтолкнул меня в загорбок:

— Иди, голубчик, иди!

В цехе было интересно! В середине, по земляному кругу, ходили две лошади и крутили деревянный вал. Глаза у лошадей были завязаны. Заводчик мне сказал:

— Скоро привыкнешь! Тут твое дело небольшое: за этими лошадками поглядывать. Могут постромки оборваться или отстегнуться, супони на хомутах развязаться... А ты тогда лошадушек останови, меня позови или дядю Васю крикни! Нас не будет — зови кочегара!

Герасим приложил указательный палец к губам и проговорил с расстановкой:

— Но, голубчик, спать или дремать не моги! Спят только дома, а тут работают. Трудно? А без труда не выловишь и рыбку из пруда. Мне тоже трудно, а терплю! И весь православный народ терпит. И батюшка царь-император терпит. Нам надо лютого зверя — германца — одолеть, и тогда...

Что будет после победы, заводчик не договорил и отошел в сторонку, где в котлах прело размолотое конопляное семя. Я прислонился к стене и начал наблюдать за конягами. Они ходили тихо, неохотно, но покорно, будто понимали, что воли им больше не видать! У меня в кармане была книжечка стихов Некрасова, и я стал читать. Крадучись, подошел Герасим и строго спросил: