– Я держу в руках 'Христа' Ге, - начал монах.
– Христос здесь совершенно не похож на Себя в славе и торжестве. Это - не иконографический Христос, не тот, к изображению которого мы привыкли. Это - попросту усталый и измученный еврей, да простят мне здесь сидящие такое замечание (полагаю, именно мне его больше всего и можно простить). Но еврей, который принёс мир великую истину, последнее Откровение. Так же и Ваш покорный слуга и по внешности, и в душе - всего лишь еврей, наверное, тоже усталый и измученный. (На этом месте раздались лёгкие смешки.) Но еврей, служащий всё тому же Откровению, которое две тысячи лет назад изменило мировую историю и стало новым светом народов. Этим и, вероятно, только этим и оправдывается моё человеческое ничтожество. Мой день - суббота (в чём, в скобках, тоже вижу символизм).

('Как ловко сказал!
– подумал Артур не без зависти.
– Нет, мне, пожалуй, не угнаться за этими мастерами, куда там... И неудивительно, если помнить, что моё место мне досталось случайно'.)

– У меня в руках - 'Аполлон, Гиацинт и Кипарис' Александра Иванова, - продолжил приятным баритоном Сергей Коваленко, 'православный писатель' лет тридцати пяти с чисто крестьянскими русыми кудрями, одетый в льняной пиджак поверх вышиванки, только не украинского, а белорусского образца, в речи его тоже слышался лёгкий белорусский акцент, как будто больше наигранный, чем настоящий: при необходимости он говорил без всякого акцента. - Не скажу, что это - самая лучшая картинка из всех, и, пожалуйста, не подумайте обо мне плохого (вновь раздались смешки, а руководитель патриотического клуба нахмурился: открытка изображала трёх практически нагих мужчин), просто большого выбора у меня не было. Хотя есть и правда в том, что эта картина мне приглянулась своей безмятежностью, своей возвышенной отвлечённостью от нашей повседневной суеты. Было время, когда рисовать так не означало риска быть понятым превратно, и, увы, это золотое время ушло. Здесь, думаю, не одно время запечатлено, но также идеал человека, о котором 'Ты - царь, живи один' сказал великий стихотворец. Пожалуй, я не сподобился воплотить в себе этот идеал, но стремлюсь к нему и полагаю нашу веру средством стяжать это возвышенное спокойствие творца, - закончил писатель.
– Ах, да: воскресенье.

– Я тоше очень лубить этот картина, - заметил вдруг ни к селу, ни к городу француз.
– Бессмертни искусство - лампада для духовность.

Все с серьёзным видом покивали этому замечанию.

– Я держу в руках 'Утро стрелецкой казни', - заговорил хрипловатым голосом Олег, так и не переставший хмуриться: мужчина с узкими губами, волевым скуластым лицом, короткой стрижкой, одетый в выразительную чёрную футболку с белым черепом и скрещённым костями, вокруг которых на русском и греческом языках шла надпись ' - Православие или смерть'.
– Я вижу в православии бой, который нам нужно дать разнообразным язычникам, либералам, пидо... нездоровым меньшинствам и прочим... врагам народа и веры. Отсюда и выбор. День - вторник.

– 'Лунная ночь на Дньепре' Аршип Кюинджи есть образчик русски импрессьонизм, - заговорил Жером Толстои, которого Артур успел мысленно окрестить 'белоэмигрантом', да так оно и было, похоже, судя по русской фамилии, пусть уже и изменившейся на французский лад. Чисто галльский эталонно-журнальный профиль, отчётливое грассирование, белый пиджак и шейный платок Жерома внушали мысль о том, что эмигрант он в третьем-четвёртом поколении и что русская кровь в нём уже основательно разбавлена.
– Игр-ра тень и свет, выбор-р цветей... цветов твор-рить атмосфера тайна и кр-расота. Тому же подобен пр-равославие - духовный кр-расота истин. Понедельник.

Артур вовсе пригорюнился: сам француз, вопреки хромающей грамматике, сумел умело ввернуть в свой спич православие и показать себя подлинным радетелем веры, сказав лучше, чем он сейчас скажет, а ему как раз и пришла пора показать свою открытку.

– Моя картина - это 'Святой Меркурий Смоленский' Николая Рериха, - начал он, смущаясь.
– Даже и не думал проводить никаких сравнений с собой, грешным, тем более что о святом Меркурии Смоленском знаю очень мало и не стыжусь признаться в своём невежестве, чувствуя себя новичком в православии. Мои чувства больше всего передаёт этот конь, которого святой ведёт под уздцы и который так огромен рядом с его фигуркой: то ли сам себя я ощущаю малоосмысленным животным, то ли вижу в нашей вере то огромное, с чем мне ещё лишь предстоит справиться. Но открытый проезд в башне городского Кремля и лента дороги, вьющаяся вдали, внушают надежду на то, что долгий путь будет осилен. Среда.

Обведя быстрым и внимательным взглядом товарищей, он отметил на их лицах поощрительные улыбки: кажется, ему вполне удалось вписаться в общий стиль. Даже Света, улыбаясь, отметила:

– Скромность, достойная клирика и делающая ему честь. Следующий!

Лиза, симпатичная, живая и совсем молоденькая девушка, вся в чёрном, но в чёрном той длины, что не бросается в глаза в миру (юбка чуть ниже колена, блузка с рукавом, только закрывающим плечи), тряхнув короткими (до плеч) волнистыми волосами, проговорила:

– Моя репродукция - 'Царевна-лебедь' Михаила Врубеля. Вместе с Сергеем не могу сказать, что у меня был большой выбор, ведь это - единственная картина с женским лицом, как и я - единственное женское лицо в блестящем обществе участников семинара. Но всё же поглядите: в глазах царевны - мольба, тайна и мука. В ней - не вульгарная, а духовная красота, которую воспитывает православие. По крайней мере, я знаю, что именно так мне полагается сказать на этом месте (кое-кто из участников нахмурился этому 'бунту против казёнщины', такому, впрочем, безобидному и детскому, Артур улыбнулся его наивности и глянул на девушку с симпатией, а сама Лиза еле приметно покраснела). Пятница, - поспешила она закончить.

– Перед вами - 'Похищение Европы' Александра Серова, - прочистив горло, баском произнёс Максим Иволгин, ещё молодой, но крупный и осанистый мужчина в хорошем костюме. ('Валентина', - подсказал белорусский писатель.) - Да, я так и сказал: Валентина Серова, - поправился Максим без тени смущения.
– Европа похищается ради того, чтобы спасти её от бед, а если честно, я не помню этого мифа и зачем она похищается. Разве важно православному знать все эти языческие сказки? Ха-ха... Так же и мы, имею в виду нашу страну и нашу великую веру, а не только нас семерых, способны в то историческое время, когда в Европе угасает христианская духовность - да не обидится на меня Жером, но, думаю, он и сам так считает, иначе бы не сидел здесь, - угасает духовность, говорю я, мы способны спасти Европу от неё самой, от забвения ею подлинно христианских ценностей, создав в нашей стране оазис, э-э-э... оазис духа и культуры. Четверг.