Скоро конкретные последствия беседы стали очевидными для каждого. Потемкин чувствовал себя при дворе так, как будто всю свою жизнь провел там. Он был приветлив, остроумен, галантен. С ним было интересно в любом отношении. Обширные знания и феноменальная память производили на всех большое впечатление. Манеры его поведения затмевали бедного Васильчикова. Императрица открыто восторгалась бравым генералом и делилась своей радостью с многочисленными корреспондентами как внутри страны, так и за рубежом.

Во дворе быстро привыкли к присутствию генерал-майора [50] Потемкина. Скоро безобразный гений, самым отвратительным внешним признаком которого были постоянно обкусанные до крови ногти, превратился в восходящую звезду, оживляя скучное однообразие будней двора. Только немногие из влиятельных придворных задавались вопросом о политической подоплеке и возможных последствиях взлета Потемкина. Но даже у них не было окончательно сложившегося мнения о происшедших переменах.

Потемкин имел врожденное чутье на разнообразные и одновременно эффектные инсценировки. После того как политики, придворные и дипломаты привыкали к его присутствию, он внезапно исчезал. Если рассмотреть его поведение в течение следующих недель, то можно сделать вывод о продуманной и грамотно исполненной тактической игре. Перед визитерами же он представал меланхоличным и печальным. Он рассказывал им о своей беззаветной любви к императрице и Отечеству. Он вздыхал, жаловался на то, что его любовь остается без ответа и что он готов оставить двор. Об этих речах конечно же сразу доносили Екатерине. Но, прежде всего, они предназначались для дезориентации придворных.

Так же открыто, как Потемкин говорил о безответной любви к императрице, Екатерина проявляла свое расположение к Потемкину. Васильчиков? Он не мешал. Его можно было в случае необходимости без проблем удалить от двора, осыпав деньгами, так что он остался бы благодарным своей благодетельнице на протяжении всей своей жизни [51] . Если бы Васильчиков не был лишь другом Екатерины, а одновременно и джокером в придворной колоде — как думали некоторые придворные, — то с приходом фаворита Потемкина карты при дворе были бы перетасованы по-новому. Потемкин не относился к людям, которые готовы были удовлетвориться пассивной ролью. При Петербургском дворе имелось достаточно поводов для серьезных раздумий о будущем — двора, имперской политики, а также каждого отдельного придворного и чиновника.

Ревнивый Потемкин нуждался в драматическом и эффектном завершении акта самоизоляции. Что было необходимым для прекрасной интриги, если никто не замечал ее? Об этом в данном конкретном случае речь не шла, но эффект можно было увеличить. Он ушел — одетый в монашеские одежды — в Александро-Невскую лавру, которая находилась в столице, и начал вести поистине благочестивую жизнь. Жизнь генерал-майора проходила в молитвах и службах.

Конечно, Потемкин был благочестивым и верующим человеком. Такими же были Иван Грозный, Петр Великий и Екатерина II. Он любил философско-теологические споры. Вопросами религии и церковной политики он интересовался на протяжении всей своей жизни. Тем не менее было бы наивным верить в то, что в конкретной ситуации 1774 года он был серьезно захвачен идеей о духовной жизни, далекой от материального мира. Его жизненная цель была направлена в противоположную сторону. Просто он ждал реакции Екатерины. Ему нужно было убедиться в серьезности ее планов относительно себя. Ничто не должно было предоставляться воле случая — эксцентрик пользовался эксцентрическими методами. Конечно, «монаху» не пришлось долго ждать. В монастыре появилась графиня Брюс [52] , доверенная статс-дама Екатерины, и от имени императрицы потребовала возвращения Потемкина во дворец. Ему было предложено занять пост генерал-адъютанта. Васильчикова предполагалось отправить в длительное путешествие.

Так, без всякого шума и драм, завершился этот эпизод. Васильчиков был вхож в императорские покои чуть больше двух лет и теперь был обеспечен на всю оставшуюся жизнь. Его чувства в расчет не принимались. Возможно, он воображал себя кокеткой или просто принимал вещи такими, какими они есть. Кто знает. Во всяком случае, Васильчиков мог испытывать удовлетворение оттого, что был одним из первых любовников императрицы.

Однако странный «маскарад в монастыре» еще не дает ответа на вопрос, почему именно Григорий Потемкин должен был стать фаворитом императрицы и почему было необходимым разыгрывать такой фарс. Ответ на этот вопрос нельзя поставить в рамки только восторженной и любовной бурной связи с сопутствующими конфузами между медленно стареющей императрицей и блестящим смельчаком. Потемкин не был тем человеком, который мог довольствоваться ролью простого любовника могущественной и страдающей нимфоманией женщины. С другой стороны, Екатерине не нужен был второй Васильчиков в ее политическом окружении. И после пребывания в монастыре кажется невероятным тот факт, что любящие только инсценировали всю игру, чтобы придать более вескую достоверность и законность появлению Потемкина.

По меньшей мере один человек из высших чиновных кругов понимал каждую уловку этого странного эпизода: граф Никита Панин. Вряд ли он советовался по такому деликатному вопросу с наследником престола Павлом Петровичем. Предстоящая вскоре смена фаворитов могла оказать значительное влияние на имперскую политику. Это отчетливо видел Панин, который рассматривал любое действие в свете политических мотивов и следствий. Такая энергичная личность, как Потемкин, укрепила бы позицию императрицы, ее абсолютную власть и тем самым стала бы представлять новую опасность для наследника престола. Граф Панин хотел предотвратить ослабление позиции Павла Петровича. Кроме того, он не хотел терять своего влияния на императрицу и двор.

Глава правительства попросил аудиенции у императрицы. Сначала Панин превозносил до небес способности и заслуги генерала Потемкина. А затем он смело заявил, что почести, которых удостоен Потемкин, вряд ли соответствуют его достижениям. И наконец, высказал предостережение: «Государство и Вы сами, Ваше Величество, вскоре ощутите честолюбие, гордость и норов этого человека. Я боюсь, что ваш выбор готовит Вам большую неприятность, и Вас не поймут ни Ваш народ, ни Европа». Народ, Европа — это звучало не очень убедительно и было направлено в основном на личные амбиции Екатерины. Она знала, конечно, что Потемкин еще не проявил себя как государственный деятель и с политической точки зрения ничего из себя не представлял.