А пока Царь всеми силами боролся за победу, обществом уже овладел пессимизм. Оно не верило в возможность победы, не верило в силу нашей исторической власти, критиковало ее, подрывало к ней доверие, желало и боялось, боялось и желало революции. К действительным ошибкам правительственной власти присоединились измышления, ложь и клевета. Усугубляемая этими приемами тягость обстановки приводила к желаемому выводу — к необходимости изменения формы правления. И к этому были направлены все силы оппозиции. И вот, рядом с воображаемой опасностью интриги, ведущей к сепаратному миру, вырастает новая, уже реальная, хотя еще в неопределенных очертаниях, опасность революционного воздействия на власть.

Французский посол зорко следил за обоими движениями. Всматриваясь во второе, он, как западник, несомненно более симпатизирует либералам, чем консерваторам, в которых он склонен видеть немецкую опасность, но не оценивает устоев того порядка, который единственно мог довести Россию до победного конца, а вместе с тем, симпатизируя либералам, как умный человек, он все время опасается, чтобы их выступление, по своей несвоевременности, не погубило возможности довести войну до разгрома Германии.

Приблизительно в это время возникает дело по обвинению в предательстве полковника Мясоедова, служившего по разведывательной части при Х-й армии. Это дело дало повод Керенскому, по словам Палеолога, написать письмо председателю Государственной Думы, требуя ее созыва. «Измена, — пишет он, — имеет источником министерство внутренних дел [364] . Обществу известно, что руководители этого государственного учреждения только и думают о том, как бы восстановить как можно скорее прежнее единение с прусской монархиею, необходимой поддержкой нашей внутренней реакции. Дума должна охранить страну от этого удара, который ей наносят в спину. От имени своих избирателей прошу Вас, господин председатель, настоять на немедленном созыве Думы, чтобы она могла исполнить в этот важный момент свой долг надзора над исполнительною властью» (T. II. С. 325).

И это дерзал писать Керенский, впустивший в Россию в запломбированном вагоне пацифиста и немецкого агента Ленина!

Если указанный образ действий Керенского был актом планомерно веденной против правительства кампании, то общество того времени всемерно, хотя и бессознательно, ей содействовало. Всякие, самые нелепые слухи, если только они были направлены против власти, находили в обществе благодарную почву. Образчиком сему может послужить разговор Палеолога с Великой княгиней Марией Павловной, имевшей, казалось бы, возможность разбираться в окружающей обстановке.

Она спрашивает посла: «Правда ли, что измена Мясоедова была открыта французской полицией и что, дабы говорить с ним об этом, Государь вызывал посла в Барановичи? Правда ли, что Витте покончил с собою, когда он узнал, что в руках Палеолога находятся документы его переговоров с Германией?»

На это посол ответил, что узнал о деле Мясоедова лишь три или четыре дня до его осуждения, и то по доверительному сообщению русского офицера. Что же касается графа Витте, то он с определенностью знает, что граф умер внезапно от кровоизлияния в мозг (T. I. С. 327).

Революция в лице Керенского и легковерное и недоброжелательное общество как бы подавали друг другу руку. Оппозиция тоже делала свое дело.

27 января / 9 февраля 1915 года, после открытия Думы, Шингарев «передает послу довольно точно то, что в своей здоровой части думает русская публика: „Франция имеет в России верную союзницу, союзницу, которая пожертвует последним солдатом, последней копейкой, чтобы добиться победы… Но нужно, чтобы Россия сама не была предана некоторыми тайными заговорами, которые становятся опасными [365] . Вы выгоднее поставлены, господин посол, чтобы видеть многое, чего мы лишь подозреваем“» (T. I. С. 291) [366] .

Все дальнейшее показало, что тайные заговоры были революционной выдумкой, но как было не верить в их существование, когда член Государственной Думы указывал на них иностранному послу, подрывая его доверие к власти, и это вполне оправдывает всю дальнейшую подозрительность Палеолога. «Здоровая часть» русского общества того времени не имела необходимой стойкости нервов, чтобы выдержать все испытания войны в противность войскам, которые все еще бодро делали свое дело: на фронте все еще было благополучно. Но былой энтузиазм уже остыл в тылу. Видели только ошибки правительства даже там, где их не было… и слово «революция» повторялось во всех углах.

Ниже приводятся выдержки из характерного по этому поводу разговора, происшедшего между Палеологом и известным промышленником Путиловым 19 мая / 2 июня 1915 года, которым посол заканчивает I том своих воспоминаний.

«Дни самодержавия сочтены, — говорит Путилов, — оно погибло, неминуемо погибло, а вместе с тем оно — те леса, на которых держится национальное единение. Революция отныне неизбежна. Она только ждет случая, чтобы вспыхнуть. Этим случаем будет военная неудача, голод в провинции, стачка в Петербурге, мятеж в Москве, скандал или дворцовый переворот — безразлично… У нас революция может быть только разрушительной, так как образованная часть общества представляет ничтожное количественное меньшинство без организации и политического опыта, без контакта с массами… Конечно, это буржуазия, интеллигенция и „кадеты“ дадут сигнал революции, думая спасти Россию [367] . Но из буржуазной революции мы немедленно подпадем под революцию рабочую, а затем мужицкую. Тогда начнется страшная анархия — десять лет анархии. Увидим эпоху Пугачева, и даже гораздо худшую» (T. I. С. 372) [368] .