Злоупотребление и анахронизмы царизма вас беспокоят. Вы не неправы. Но можно ли предпринимать реформу, сколько-нибудь значительную, во время войны? Очевидно, нет. Если царизм и имеет важные недостатки, то он имеет также первоклассные достоинства, незаменимые добродетели: он — могущественная связь всех разнообразных моментов, которых работа многих веков собрала около старой Москвы. Только царизм сознал наше национальное единство. Выбросьте этот могучий принцип, и вы увидите, что Россия немедленно разложится и распадется. Кто от этого выиграет? Разумеется, не Франция. Один из мотивов, привязывающих меня к царизму, тот, что я признаю его способным к эволюции. Он уже так часто эволюционировал. Учреждение Думы в 1905 году — факт чрезвычайной важности, изменивший всю нашу политическую физиономию. Я считаю, что необходимо еще более точное разграничение Императорской власти, а также распространение контроля Думы над администрациею. Я нахожу также, что в нашем правительственном аппарате придется произвести широкую децентрализацию. Но, повторяю вам, господин посол, это можно будет сделать только после войны» (T. I. С. 288–290) [350] .

Так представляется, со слов Палеолога, идеология самодержавия Щегловитова, Куломзина и Кривошеина, приводимая здесь, так сказать, с правого до левого фланга. На первых двух лежит значительная печать мистицизма, как будто бы наиболее близкая духовному складу Императора Николая 11. В Кривошеине чувствуется уже некоторый модернизм, что делало его наиболее приемлемым министром в либеральных кругах. Приемлем, но надолго ли?

Можно разделять или не разделять взглядов вышеназванных сотрудников Николая 11, но нельзя не признать того пророческого значения, которое заключалось в их словах. И если справедливо изречение, что «gouverner c’est pr'evoir» [351] , то нельзя отнять у них права на аттестат государственных людей. Было бы мудрено отнять его и у того, кто олицетворял и отстаивал эти идеи.

Итак, некоторые из ближайших сотрудников Государя еще в начале войны исповедовали идею самодержавия. Пришлось убедиться и нам, что и последующее дало достаточно оснований поддерживать эту доктрину. Доктрину эту приходилось не только поддерживать, но и защищать. На самом деле, указываемая Кривошеиным в беседе с Палеологом драма России, заключавшаяся в разделении ее на «мы» и «они», была гораздо глубже. Уже почти сто лет Россия была в состоянии революции. Царская власть отстаивала самодержавие, а те, которые считали себя вправе говорить от имени народа, требовали участия народа или, точнее, их самих, в управлении.

Расширение прав народа в управлении не есть абсолютное благо, а является лишь средством к предполагаемому достижению этого блага, а потому о степени участия народа в управлении страной можно быть разного мнения. Гамма начинается от прусского полицейского государства до диктатуры пролетариата. Каждая политическая партия претендует на патент достижения народного блага. Следовательно, и Государь имел право иметь по этому предмету свое мнение и его отстаивать. История самодержавия в России, расширившего государство от пределов Московского княжества до Империи, в которой действительно не заходило солнце, давало к тому достаточное основание. И не только Царь и консерваторы стояли на этой точке зрения, но и иностранцы. В подтверждение сего приходится вновь цитировать Палеолога.

«Уничтожение самодержавия, вероятно, откроет бесконечную эру смут, подобно той, какая последовала после смерти Иоанна Грозного, так как самодержавие — не только официальная форма русского образа правления, но вместе с тем основание, леса и структура всего русского строя. Самодержавие создало историческую индивидуальность России и ее поддерживало. Вся коллективная жизнь русского народа слилась с самодержавием. Вне самодержавия ничего нет» (Т. III. С. 203).

Позднее Палеолог высказывает одному из своих собеседников:

«Я допускаю, что Вы меняете Царя, но сохраните самодержавие… Самодержавие — это леса, на которые опирается Россия, броня сопротивления, незаменимая для русского общества; наконец, оно единственная спайка разнородных народностей Империи… Если самодержавие рухнет, будьте уверены, что оно повлечет за собою и всю храмину России» (T. III. С. 228) [352] .

К сожалению, приведенные мысли высказались уже после переворота, что, однако, не уменьшает их принципиального значения. Впрочем, довольно понятно, что такие заключения создались вполне определенно в представлении западника лишь тогда, когда он увидел, к чему пришла Россия, утратив самодержавную власть, но ценнее становятся тем самым мысли русских государственных людей, а в том числе и Государя, которые это предвидели. Защищать самодержавие Государь не только имел право, но и обязанность. И он защищал свое самодержавие.

Понимая, вместе с тем, потребности своего времени, Государь неоднократно шел к ним навстречу. И чем же отвечало на это общество? Сделанные уступки, ослаблявшие правительственный аппарат, неизменно обращались в орудие против ослабленной власти. Кто проследит за революционным движением в России, тот убедится в том, что усиление этого движения никогда не являлось непосредственным последствием реакции, а напротив, проявлялось в моменты более либерального направления власти. Так, например, убийство Императора Александра II произошло накануне опубликования его решения «увенчать здание великих реформ». После манифеста 17 октября 1905 года, который логически должен был бы успокоить Россию, беспорядки вспыхнули с новою силою. Чьи-то силы не хотели допустить Россию встать на путь либеральных реформ, обеспечивающих ее расцвет. В этом заключалась вся великая трагедия последнего столетия Императорской России. В особенности это проявилось в царствование Императора Николая II и достигло наивысшего напряжения во время Великой войны.

«Государь, — пишет Жильяр, — давно уже колебался согласиться на либеральные уступки, которых от него требовали; но он находил, что момент дурно выбран и что было бы опасно пытаться делать реформы во время войны» (С. 140) [353] .

Трудно не согласиться с таким решением Государя: «На переправе лошадей не перепрягают».

Но общественность смотрела на дело иначе. Она находила, что пользуясь теми затруднениями, в которые ставила правительство война, легче от правительства эти уступки вырвать.