После этих слов, с надвинутыми бровями и полузакрытыми веками, как бы внутренно повторяя сказанное, он смолкает на минуту. Затем он бросает быстрый взгляд на портрет своего отца, висящий за мною.

— В особенности в Германии совершатся большие перемены. Как я вам сказал, Россия аннексирует территорию прежней Польши и часть Восточной Пруссии. Франция возьмет обратно Эльзас и Лотарингию и распространится, может быть, на Рейнские провинции. Бельгия должна будет получить в районе Ахена значительное увеличение территории. Что касается колоний, то Франция и Англия разделят их по своему усмотрению. Я желал бы, чтобы Шлезвиг, в том числе и зона Кильского канала, был возвращен Дании. А Ганновер? Не следовало бы его восстановить? Вставляя маленькое независимое государство между Пруссией и Голландией, мы очень укрепим будущий мир, а в этом должна быть наша руководящая идея. Мое дело будет оправдано перед Богом и перед историей лишь в том случае, если в основу его будет положена идея надолго укрепить мир в мире.

Произнося эту фразу, Государь выпрямляется в своем кресле, его голос немного дрожит в возбуждении торжественном и религиозном; странный блеск освещает его взгляд. Видимо, говорит его совесть и его вера. Но в его приемах, в его выражении нет никакой позы — полная простота» (T. I. С. 197–202) [342] .

Эта длинная выписка приведена, чтобы читатель мог вывести из нее заключение о проникновенности Государя в делах политики, понимании им нужд России, знании предмета и смиренно-величавом сознании своего долга.

Давно уже где-то автору настоящего очерка пришлось читать воспоминания председателя Государственной Думы второго созыва кадета Головина. Одна фраза из этих воспоминаний крепко засела в его памяти.

Головин передает впечатления своего разговора с Государем по поводу деятельности Думы и при этом говорит: «Государь с тупым упрямством ограниченного человека…» [343]

В советской России была издана книга «250 дней в Царской Ставке», некоего Лемке. Автор заведовал отделом прессы в Ставке и работал в комнате рядом с той, в которой Государь принимал доклады от генерала Алексеева. Лемке, принадлежавший к социалистам-революционерам, не стесняясь, констатирует, что отлично слышал, или вернее, подслушивал эти доклады. В своих воспоминаниях Лемке называет Государя, — да простится мне это кощунственное выражение… — «коронованный идиот» [344] .

Эти отзывы, несомненно сделавшиеся достоянием широкой публики, здесь приводятся, чтобы сопоставить их с вышеприведенными строками, характеризующими, чем Царь был в действительности, а также и отзывом Бьюкенена, свидетельствующим, что Царь обладал «быстрой сообразительностью, культурным умом, систематичностью и усидчивостью в работе и необычайным природным обаянием, которое привлекало всех, кто близко к нему подходил» (T. II. С. 57).

Отлично осведомленный о том, что творилось около него, Государь на новогоднем приеме (1915) говорит Палеологу:

«Считаю необходимым высказать Вам, господин посол, что мне небезызвестны некоторые попытки, которые были сделаны в самом Петрограде, чтобы утвердить мысль, что я потерял мужество, что я не имею более веры в то, что можно разбить Германию, словом, что я хочу открыть переговоры о мире. Это негодяи [345] , это немецкие агенты, которые распространяют эти слухи. Но все эти выдумки и махинации не имеют никакого значения. Следует считаться только с моей волею, и Вы можете быть уверены, что она не изменится» (T. I. С. 268) [346] .

На следующий день Палеолог записывает:

«Я обдумываю выражения, в которых Государь вчера говорил со мною и которые еще раз утверждают в моей памяти ту прекрасную моральную позицию, которой он не изменял с начала войны. Его сознание своих обязанностей возвышенно и ценно, насколько это только возможно, так как оно непрестанно поддерживается, оживляется и освещается в нем религиозным началом. В остальном, я хочу сказать, в смысле реальных познаний и практического выполнения Верховной власти, он явно ниже выпавшей на него задачи. Спешу прибавить, что никто не мог бы удовлетворить такой задаче, так как она „ultra vires“ — выше человеческих сил. Отвечает ли еще самодержавие характеру русского народа и степени его цивилизации? Это вопрос, по которому самые возвышенные умы не решаются высказаться. Несомненно, однако, что оно несовместимо более с территориальными размерами России, с разнообразием национальностей, ее населяющих, и с развитием ее экономической мощи. Что по сравнению с нынешней Империей, считающей не менее 180 миллионов населения на площади в 22 миллиона квадратных километров, Россия Ивана Грозного, Петра Великого, Екатерины II и даже Николая I. Чтобы править государством, сделавшимся столь громадным, чтобы управлять двигателями столь громадного механизма, чтобы соединить и вызвать к деятельности элементы столь сложные, разнородные и несоединимые, нужен был бы, по меньшей мере, гений Наполеона. Как бы ни были велики внутренние достоинства царского самодержавия, оно является географическим анахронизмом» (T. I. С. 269–270) [347] .

Вот наиболее сжатая и цельная характеристика Палеологом Императора Николая II. Возвышенное понимание своих обязанностей и несоответствие его способностей выпавшей на него задаче.

Всецело поддерживая первую часть этой характеристики, невольно противополагаем второй — аргумент, самим Палеологом приводимый: для выполнения выпавшей на долю Государя задачи надо было быть… Наполеоном. Император Николай, конечно, Наполеоном не был, но за последний век новейшей истории Палеолог мог сослаться только на… Наполеона. Уже одна такая мерка в значительной степени смягчает приведенную характеристику.

Ну, а кто же в наше время оказался на высоте своей задачи? Больших имен первая четверть нынешнего века истории не отметит. Нет ни Меттерниха, ни Кавура, ни Бисмарка, ни Мольтке. Кто на Руси в последние годы царствования Императора Николая оказался большим человеком?

Последний из них, П.А. Столыпин, сошел в могилу в 1911 году. Кто из наших генералов Великой войны заслужил себе памятники, как Суворов, Барклай де Толли, Кауфман-Туркестанский, Кутузов-Смоленский, Нахимов, Скобелев, Великий князь Николай Николаевич Старший?