Поистине неисповедимы судьбы Божии. И если убиенному Государю суждено было от Бога быть искупительной жертвой за грехи русские, — и надо верить всем нам, что на крови этой жертвы и создастся просветленная Россия, — и если Господь Бог послал ему счастье веры, облегчавшей несение его креста, то, быть может, также свыше дано было Царю и предзнаменование, готовившее его к смертному подвигу, но и влекшее его к Богу.

«Я родился в день Иова Многострадального», — Царь говорил это не раз в дни испытаний, и некоторая обреченность всегда чувствовалась и в нем, и им самим. Но это не мешало ему нести бремя правления, и лишь строже и вдумчивее относился он к своему служению.

Да, служение России, служение «до гробовой доски».

Эти слова написал он лично в солдатской личной книжке-билете, которая была ему представлена вместе с солдатской формой, с винтовкой и снаряжением полного походного веса, которые он лично испытал, сделав в этом снаряжении несколькочасовой переход в окрестностях Ливадии.

Служение России требовало решений — и недаром подчеркнул он, как я сказал, что его отречение, будучи волей Божией, было также «следствием его решения».

В той кампании клеветы, поношения и злобы, которая велась против Царя утратившим чувство патриотизма и порядочности обществом и революционерами-интернационалистами, было принято выставлять Государя как слабого, ничтожного и безвольного человека.

Нет ничего более ошибочного, чем это суждение. Да, Государь ни в малой степени не обладал резкостью, грубостью, напором, которые часто ошибочно принимаются за проявление характера, воли. Но при видимой мягкости и при той отличной благовоспитанности, которые были отличительными признаками его обращения, он обладал волей упорной и неломающейся.

Удивительно, что иностранцы, Принц Генрих Прусский, Президент Лубэ и другие понимали его лучше русских и об этом свидетельствовали.

Вот что говорил о нем Президент Французской Республики Лубэ: «О Русском Императоре говорят, что он доступен разным влияниям. Это глубоко неверно. Он сам проводит свои идеи. Он защищает их с постоянством и большой силой. У него есть зрело продуманные и тщательно выработанные планы. Над осуществлением их он трудится постоянно. Иной раз кажется, что что-либо забыто. Но он все помнит. Под личиной робости немного женственный Царь имеет сильную душу и мужественное сердце, непоколебимо верное. Он знает, куда идет и чего хочет».

Трудно дать лучшую характеристику Государя, чем та, которую дал ему старый, умудренный опытом и знанием людей французский государственный человек.

А в русском обществе на решения Государя, которые не нравились этому обществу, умели лишь досадовать и раздражаться и считать их упрямством ничтожного «маленького армейского (почему армейского?) полковника».

Свой характер, мягкое упорство, пружинистость своей воли показал он еще в юных летах, не уступив столь «грозному» Царю, каким был Александр III, и своей матери в вопросе женитьбы. Он встретил и полюбил на всю жизнь Принцессу Алису, которую Император и Императрица не хотели видеть женой своего сына, предлагая ему других невест. Он не уступил.

Достаточно вспомнить хотя бы несколько главных событий его царствования, чтобы безошибочно утверждать о силе его настойчивости. Он выслушивал все мнения, но решения принимал сам. На самой заре царствования, в 1896 году, обстановка казалась благоприятной для захвата Босфора, то есть для разрешения вековечной русской мечты. На Государя было произведено сильное давление и нашей дипломатией, и военным министерством. Но это грозило европейской войной, что было ясно Государю, и он отказал.

Когда мирные переговоры с японцами в Портсмуте в 1905 году зашли в тупик и казались неизбежными унизительные уступки, Царь заявил: «Я никогда не заключу позорного и недостойного великой России мира», — и продолжал усиливать армию в Маньчжурии. И японские уполномоченные сдали.

Тогда же Император Вильгельм советовал Государю переложить на Думу ответственность за казавшийся неизбежным позорный мир. Государь отказал, заявив, что сам понесет всю ответственность.

Осенью 1912 года вспыхнула война между объединившимися тогда в союз балканскими славянскими государствами и Турцией. Турки были разбиты, война закончилась взятием Адрианополя. Значительная часть русского общества требовала вмешательства России под заманчивым и обольстительным лозунгом — «крест на Святой Софии». Но по тогдашнему политическому положению вмешательство, то есть объявление войны Турции, явилось бы началом европейской войны. Россия была не готова, что было ясно Государю, и он отказал, как и 16 лет назад.

Но зато когда двумя годами позже России был сделан дерзкий вызов нападением Австрии на Сербию, он без колебаний объявил мобилизацию, исчерпав сначала все попытки к сохранению мира. Ибо он был умней своих заграничных противников и понимал, что будет значить европейская война.

Государь не сочувствовал образованию Государственной Думы в форме европейского парламента и не допустил до этого, несмотря на все давления и «общественности», и перепуганной бюрократии. Он оставил за собой назначение министров и дела дипломатические, и дела обороны. И, исключив из основных законов из титула монарха понятие «неограниченный», оставил понятие «самодержавный», ибо считал, что когда спасение государства не может быть достигнуто в общем законодательном пути, в Думском пути, то на Царской власти остается обязанность и право изыскать иной путь.

Этот свой Верховный суверенитет он и считал «самодержавием», и сохранил его. Это отвечало его религиозному восприятию существа Царского служения, восприятию Коронационной присяги и отвечало восприятию исторического уклада православного Царства Русского. Царское служение в его представлении было послушанием, возложенным на него Богом, и перед Богом он считал себя ответственным за судьбы России.

В этом и было непримиримое расхождение его с «общественностью», исходившей из абстрактного, вне русской действительности, лаического [261] восприятия государства, и готовившей революцию.