Все пропало и все пошло прахом. Все, что они имели, было вложено в это дело. Он бежал, — и больше ему ничего не оставалось делать. Позор и ужас.

С ним было немного денег. Где-нибудь да найдется же на земном шаре местечко, где он сможет скрыться.

Да будет проклят день, когда он послал Осии первую телеграмму об Идитоле!

Да будет проклят этот жулик Осия, который уверял его, что никто не может с ним помериться! А он верил этим пустым словам, как мальчишка!

Осия жулик — он знал это. Он не знал только, что он еще и дурак, этот Осия.

Он вышел, поднялся в лифте и поплелся к вокзалу.

Через день он был на берегу Франции. Он пробирался в Испанию.

Его чуть было не схватили на границе, в Пиренеях, но он выдрался. Преследование началось.

Все-таки они его поймали. Отвезли в тюрьму в Кадикс. Он сидел там около месяца. Вместе с ним в камере был какой-то американец, осужденный на десять лет, — он был высокий, сгорбленный, с длинными усами, по прозвищу Сверло. У него был громадный шрам на виске, — это ему подсадил следователь на допросе. Американец часто говорил, — что вот тебе правосудие: засадить человека на десять лет, — так, неизвестно за что. За то, что он ехал в Америку!

Ральф поднял руки вверх — и инженер Порк поравнялся с ним.

— А, — засмеялся Порк, — это вы значит и есть знаменитый изобретатель Идитола? приятно познакомиться…

Океан валил внизу, в полукилометре под ними, свинец вод, украшая ровные спины валов вавилонами белых струй.

А эти ласточки нового мира неслись и неслись. Ральф с помертвевшим лицом и неловко приподнятыми руками, а Порк катил, как будто ехал в собственном автомобиле за город.

— Ну-с, — сказал он, — так вот… вы можете опустить руки. Так что же вы собираетесь делать и откуда вас несет нелегкая на этом вашем… гм: авто-зонтике?

Ральф попробовал изложить кто он, как это случилось и прочее.

Порк слушал, и наконец рассмеялся. Он задал ему несколько специальных вопросов и убедился, что его конкурент еще очень далек до постижения во всем об'еме мощности «П-21». Порк решил взять его с собой. Малый пригодится. Но не тут то было. Ральф заупрямился. Он уже обошелся, пришел в себя, сообразил, что Порк прямого отношения к Осии не имеет, и тут вспомнил, что он анархист. Он начал сразу гнать Порку свои теории. Он должен поступить вот так-то и так-то. Идитол — если это Идитол — должен быть пущен именно на дело освобождения человечества. Порк посмотрел на него не без скуки, а когда ему надоела эта лекция об обезвреженном человечестве, он сказал ему без дальних слов, что он это может выслушать в дальнейшем, когда ему придет охота побредить, а теперь предлагает ему следовать за ним. Но Ральф уже разошелся. Он горячился, убеждал, доказывал. И наконец Порк со злобой спросил его: понимает ли Ральф, что ему, Порку, стоит только захотеть и от этого Ральфа только дым пойдет?

Но только что Ральф раскрыл рот, чтобы сказать о ничтожестве грубой силы перед бастионами идеальных… только что он это собрался, — как оба они переглянулись с большим удивлением. Им, признаться, стало далее как то не по себе.

В пространстве чистого воздуха, под которым однообразно двигался океан, в безусловно пустом пространстве, где были только они двое, — совершенно отчетливо слышался голос, который, казалось, рождался из небытия вот тут, в воздухе, между ними (они летели рядом). Голос был какой то карликовый, в роде, как в телефоне, но вполне отчетливый и попятный, и сказал он следующее:

— Вы, инженер Порк, и вы, Ральф Родвиг! — я нагоняю вас, я, — Эдвард Идитол, — и предлагаю вам прекратить эти детские препирательства. Я нагоню вас в четырнадцать минут…

И он затих.

— Что такое? — спросил Ральф у Порка, на котором, казалось, волосы двигаются от страха.

— Я вам сказал, кто я такой, — ответил голос.

Порк мигнул Ральфу, вытащил из кармана кредитный билет и быстро написал на нем: «Мы убежим, пересаживайтесь ко мне, я вам…»

— Я вижу, что вы пишете, — ответил на это голос.

— Вы это сделаете, — сказала она прерывающимся голосом, — вы столько раз говорили, что вы меня любите, попробуйте показать это на деле…

Февари мрачно рассматривал японскую вазочку, он заметил, что рисунок дракона довольно наивен, и у Хокусая…

— Хорошо, — сказал он, совершенно насупившись, — я сделаю это для вас, если не принимать во внимание, что это вещь совершенно невыполнимая.

Она попробовала взглянуть на него с презрением, — но Февари посмотрел на нее, и ему стало только жалко ее. Ему стало так горько, что и рассказать нельзя. Он так привязался к этой женщине, а теперь она предлагает ему эту несуразицу, и оказывается, оказывается… что ей он был нужен, как доказательство того только, что в таком дело не существует об'ективных критериев. А это ведь можно прочесть и у Ларусса!

Он повернулся и взял шляпу. Хорошо, он идет. Но понимает ли она, что из этого ровно ничего не может… Она заплакала. Он вышел, щипля себе щеку и сплевывая каждую минуту.

Он бежал по лестнице вниз и обратил внимание на то, что его ботинки стучат так, как должны стучать каблуки пожилого бухгалтера средней руки. Он поймал себя на том, что он старается не думать о происшедшем. А так он и вовсе ничего не сделает.

Целый день он носился по городу, этот Февари, из трамвая в экипаж, из экипажа в трамвай. Вдобавок у него было довольно мало денег. Она предлагала ему, совала в руку, но он не взял. Чорта ему в этих деньгах, — уж не из за них ли он полез в это дело!