Наконец, к вечеру он вышел из какой то конторы с ледащим человечком. Тот был прыщавый, противный и говорил тонким высоким голосом. Февари морщился и терпел.

Прыщавый пожимал плечами, разводил руками и смотрел на Февари не без сожаления. Февари смотрел вниз на тумбу и задавал краткие вопросы. Прыщавый жестикуляцией предлагал ему положиться на волю божью.

Они распростились. Февари постоял, покусал губы, пощипал щеку и несколько нерешительно пошел к трамваю. Потом посмотрел на часы, погримасничал в смысле, что — делать нечего — уцепился за трамвай и унесся обратно к Дэзи.

Эдвард Идитол заставил их спуститься на маленьком островке, на котором не было ничего живого, если не считать водорослей на скатах скал, на островке, окруженном грядой мрачно ревущих бурунов. Эта была самая мертвая скала Тихого океана, если вы желаете знать: не больше трех квадратных километров поверхностью.

Он указал им этот островок, не показываясь еще, разговаривая с ними по этому ужасному Идитолическому телефону. Он не спорил, он приказывал, а они повиновались, как зачарованные.

Они опустились. Ветер свистел над островом. Они молчали и боялись двинуться. — Все равно этот дьявол все видит и слышит.

И вот на небе появилась маленькая точка, мчавшаяся к ним. Порк глянул на нее, отвернулся и сел на камень, охватив голову руками. Он до последней минуты надеялся, что это, может быть, не совсем всерьез, что эта нелепица не может осуществиться, что не может же человек… — но человек этот приближался.

Ральф уперся руками в скалу, нагнулся вперед и смотрел. В его виски бешено била лихорадка, мысли его путались. Он опустил на минуту голову вниз и когда поднял, то увидал, что над морем к ним несется в воздухе человек, просто — двигается вперед безо всякого аппарата, висит в воздухе и мчится — и мчится. Висит в воздухе прямо, несколько склонив голову от ветра, без шапки, волосы и полы пиджака протянуты назад по ветру, он сложил руки, охватив кистями бицепсы.

И через миг он опустился и пробежал вперед по скале, наклонив туловище назад, точно спрыгнул с трамвая на всем ходу.

Он стоял перед ними, рыжеватый блондин, рослый, широкоплечий, засунув руки в карманы, его светлые глаза впивались в них.

— Ага, — сказал он, — вы попались, голубчики. Вы Ральф Родвиг — вы мальчишка и ничего больше: ваш анархизм просто новый сорт мировой скорби, от желудка я полагаю. Бешенство филантропии… А вы, — он обратился к неподвижному Порку, — вы негодный торгаш и продажная душа, вы думали взорвать этого щенка, как рвали нефтяные вышки, чтобы ограбить честных людей. Молчите ка, любезнейший! Вы забыли обо мне — забыли, что мир раньше вас создал Эдварда Идитола, что он теперь владыка и повелитель этой планеты, и не вам, несчастный слесарь и громила, спорить со мной. Изложите ка мне, каким способом вы предпочитаете распрощаться с этой планетой, которая принадлежит мне, и никому другому, и который терпит существование остального, так называемого человечества просто потому, что ему некогда — и который вывернет планету на изнанку в тот день, когда окажется, что он пришел к пределу миропорядка. Молчите я вам говорю!

Ральф повернулся, с’ехал как то со скалы и сел внизу. Он уже ничего не понимал. Страх погони вернул ему силы на несколько часов, а теперь он чувствовал, что через минуту-другую перестанет все понимать. Он повернулся и лег на землю. Заснуть, заснуть и больше ничего. Лихорадка громко и отчетливо выколачивала пульс в камне, на который легла его голова, и он слышал, как эхо его пульса гремит по всему острову и раздается над пустыней океана. Уже в полусне он услыхал, как к нему подошли, как сильная рука приподняла его голову, и чужой, незнакомый, но где то когда то — тысячу лет тому назад — слышанный голос сказал:

— Он умирает, этот мальчик, вы таки добились своего…

И Ральф ответил этому голосу, так как теперь то уж он понял, кто с ним говорит и улыбнулся от этого.

— Только ты, Анни, не уходи от меня…

Анни была дома одна. Скоро должен был придти Гелл, да и сестра, наверно, не задержится. Позвонили. Она пошла открыть дверь, — это может быть Гелл. Нет, это был не Гелл, а хорошо одетая дама, у которой оказалось заплаканное и от этого несколько помятое лицо и молодой человек, который казался смущенным. Здесь живет господин Гелл? Да, но его нет дома. Они подождут.

Она провела их в столовую. Они сели. Скоро ли придет Гелл? Да, он должен сейчас вернуться. Молодой человек чувствовал себя не в своей тарелке и посматривал на стены. Она называла его Февари. Ей не терпелось. Она начала расспрашивать Анни, может быть Анни будет так добра… А в чем дело? Не говорил ли Гелл чего нибудь про одного человека, который был арестован в Испании и на днях привезен сюда?.. Анни подумала, вспомнила, что какой то разговор в этом роде был, хоть и весьма таинственный, то есть Гелл, по-видимому, не хотел этого выкладывать… и она решила промолчать. У Гелла такая профессия, что лучше держать язык за зубами. Нет, она не помнит ничего такого, а что это был за человек? Это… это… ее родственник… («ну, да, родственник!» подумала Анни), она должна его увидать, но не может его найти, хотя знает, что он здесь. Его привезли третьего дня. Так как она знает, что никто кроме Гелла ей не может помочь…

Звонок. Это Гелл, она знает по звонку. Она шепнула Геллу, что его дожидаются. Гелл обдернулся и принял серьезный вид.

Он пошел в комнату и поклонился своим гостям. Анни стояла сзади него.

Дама вскочила:

— Вы Гелл?

— К вашим услугам, сударыня.

— Вы провожали вчера из Нельской тюрьмы арестантов, вечером, последняя партия, шесть часов, их было четверо, вы их повезли в автомобиле…

Гелл взглянул на нее и сказал с расстановкой:

— Я ведь, сударыня, не могу рассказывать всем о моей службе.