А ещё спустя часа два папа бегал по дворам нашего городка, пытаясь догнать старьевщика, увозившего его новый пиджачный костюм, обменянный с кучей других тряпок на заветный прыгучий шарик из фольги.

Так что отношение к осликам у меня с детства осталось даже в некотором роде семейным, и никто не может сказать, что эти животные для меня что-то чуждое и безразличное. Я хотела рассказать этот случай всей остановке, но пока собиралась с духом, подошел автобус, и мы отправились в свой вояж.

Всю дорогу я пыталась ввести новые вводные в уже известную мне информацию. Эти происшествия как бы складывались в одну картину, но было совершенно не понятно, что стоит у основ происходящих событий. Или кто стоит. Что-то было в этой местной легенде, аналогов которой я до этого нигде не слышала. Казалось, что она была чем-то большим, чем просто волшебной поучительной сказкой, которую из поколения в поколение рассказывают детям по вечерам перед сном. И, хоть убейте меня, чем дальше, тем больше, я ощущала какую-то свою непонятную пока связь с этими событиями.

После горной деревенской тишины город показался шумным и суетливым, даже, несмотря на то, что курортный сезон закончился. Он развалился вальяжно вдоль морского побережья, и море, даже если не проступало явно синим проблеском в зазоры плотно примкнутых друг к другу домов и деревьев, все равно ощущалось влажным соленым покоем на всем протяжении нашего пути.

Мы вышли из автобуса, и прошли к переходу на побережье мимо расслабленных таксистов, которые в ожидании редких пассажиров, резались в карты прямо на бетонном приступке к угловому магазину. Тут же, за углом, стояли и сами такси, покорные малолюдному сезону. Автомобили словно отдыхали после большой работы, переговариваясь тихонько друг с другом о чем-то дорожном, известном только им.

Я не очень уж такая мореманка, хотя посидеть задумчиво на берегу иногда совсем не прочь, особенно хорошо это делать, кстати, на пустынном, как в это время года пляже. Мы заказали по чашке кофе, как и собирались, и в ожидание, пока принесут заказ, я зачем-то спросила Лию:

— Какое качество в мужчине тебе кажется самым отвратительным? Такое, которое бы ты вообще никогда не смогла ни принять, ни простить.

Лия стала говорить про жадность, гнев....

— Нет, — прервала я её. — Ты говоришь про общечеловеческие, библейские грехи. А я тебя спрашиваю о самом омерзительном качестве именно в мужчине.

— Неумение принимать ответственность. — Почему-то сразу, словно она тоже долго об этом думала, ответила Лия. — Когда мужчина, вместо того, чтобы решать проблемы, кивает на свое трудное детство, в котором были виноваты родители. Или на жену, которая поедом его ест и не дает развернуться его таланту. Или вокруг одни враги и недоброжелатели, которые из зависти к гению вставляют ему палки в колеса. Или.... Ну, ты понимаешь?

Я кивнула.

— Ты имеешь в виду инфантильность? Женоподобность в характере?

— Можно сказать и так, — мягко проговорила Лия, и взялась за чашку кофе, который нам только что принесла улыбчивая официантка. Может, подруга собиралась сказать что-то ещё, но официантка назвала её по имени и спросила, как дела. Между ними завязался какой-то неинтересный мне разговор об общих знакомых, и я просто перестала думать о чем-либо, а откинулась на спинку кресла, маленькими глотками цедила горький напиток и смотрела на пустое, бирюзовое море, которое уже начинало сереть, словно в ожидании зимы и штормов.

Когда их разговор и мой кофе подошли как-то одновременно к своему логическому завершению, я наконец-то смогла вплотную подобраться к вопросу, который мучил меня со вчерашнего дня. А именно, уговорить Лию пойти в местный музей и найти там её знакомую научную сотрудницу, которая накануне рассказала эту таинственную историю. Я понимала, что выдать свое нетерпение за вдруг проснувшийся интерес к экспонатам музея не могла, поэтому сказала об этом подруге честно и откровенно.

— Я почему-то подозревала, что ты просто так не успокоишься, — вздохнула Лия, с сожалением поднялась с места, и мы покинули ажурную веранду кафе.

Вопреки законам жанра, сотрудницу мы обнаружили в музее живую и невредимую. Судя по всему, она даже и не догадывалась, что я её волей или неволей уже записала в жертвы.

— Татьяна Романовна, здравствуйте! — улыбаясь, Лия протянула руки к подтянутой интеллигентной женщине, чуть за пятьдесят. Татьяна Романовна вовсе не походила на какую-нибудь детективную старушку, скорее, она напоминала актрису, только-только начинавшую переходить на роли мамы взрослых сыновей, и ещё не совсем привыкшую к новому амплуа. Практически незаметно, но эффектно подкрашенная, в довольно молодежном платье, которое сидело на ней идеально.