— Правильно, что я тебе не сказал, что меня сегодня уволили. Ты иди, иди. Зачем тебе переживать эти трудности со мной?

Я остановилась. Зачем? Просто потому что «в любви и горести». И никак иначе. Поставила назад занесенную за порог ногу, закрыла дверь и повернула ключ в замке. Опустила на коридорный коврик сумку и посмотрела Владу впервые за этот вечер прямо в глаза. В коридоре стоял полумрак, поэтому я не могла определить, какого они сейчас цвета. Поняла только, что они очень печальные, но об этом и не глядя можно было догадаться. А важно, ох как важно было знать мне, кто в данный момент смотрит на мир глазами моего мужа. Я подошла ближе, взяла его за руку:

— Это правда? Тебя уволили с работы? Почему? Что ты собираешься делать?

Влад обиженно, но не очень торопливо, выдернул свою ладонь из моей.

— Сказал же, ты можешь уходить. Не буду останавливать. Зачем я тебе теперь? Когда не смогу больше соответствовать положению. Что я тебе теперь могу дать?

— Влад, зачем ты это говоришь? — я искренне не понимала, зачем и почему эти обидные слова летели в меня, сбивая с ног. — Ты несправедлив, и даже не даешь себе труда понять это. Конечно, не уйду сейчас. Я и не знала, что у нас такие проблемы. Собралась уходить только потому, что ты был очень жесток со мной сегодня.

Протянула ему руки, показывая уже проявившиеся на запястье синяки. Он глянул искоса, тут же отвернулся.

— Разве я мог? Это тебя кто-то хватал за руки, пока ты шлялась....

— Ты опять за свое? — я схватила сумку, в гневе намереваясь выскочить за дверь, но тут же остыла, вспомнила, что у мужа сейчас стресс. А в стрессе можно наговорить что угодно. Наверное. Я точно не знала, потому что сама даже в стрессе предпочитала сдерживаться.

— Нет, нет, — торопливо произнес Влад. — Я не хотел, правда, не хотел. Не уходи. Я рад, что ты остаешься.

Что ж, весь оставшийся вечер я зато слышала только о том, какая я прекрасная. И как достойна самой трогательной любви. Его. Это было приятно. Правда, приятно. Мы говорили, что непременно переживем все трудности, что нужно кому-то звонить и что-то делать, темные полосы жизни бывают у всех, и нужно уметь принимать вызовы судьбы. Говорили о том, что работа эта ему не очень нравилась, и такого профессионала с руками, где угодно оторвут, нужно только немного напрячься и принять этот поворот, как благо, а не как трагедию. Мы заварили свежий вкусный чай, и открыли коробку хороших конфет, мы оба были сладкоежки. Полночи мы говорили о том, что мы сильны вместе. Только почему-то при его попытке обнять меня, я всякий раз вздрагивала, как от угрозы. А когда я, качающаяся от усталости, пошла спать, на кухне что-то тонко и подозрительно зазвенело, но, проваливаясь в сон, не придала этому значения.

Под утро на меня навалилась тяжелое, потное тело, и на меня отвратительно пахнуло перестоявшимся спиртным. Влад, завязавший алкоголик, которому нельзя было употреблять и глотка, был пьян в стельку. Ругаясь как портовый грузчик, он определенно хотел любви и нежности.

Все ещё только начиналось.

Я открыла глаза. Сначала все было просто коричневым. Затем сплошное коричневое пятно стало распадаться на фрагменты помельче, определяя и уточняя картину моего нынешнего бытия. Все было странным и непонятным. Моя память поискала угол светло бежевого плательного шкафа, который я видела перед собой, просыпаясь, все последние годы. Шкафа не было. Это я не успела даже подумать, просто поняла в какую-то долю секунды. Потому что сразу на меня навалилась тупая ноющая боль. Она заставила меня тут же вспомнить, что я повредила ногу, а ещё был обвал в горах, отрезавший путь в деревню, а ещё.... Я попыталась резко сесть на кровати, но тут же со стоном опрокинулась назад.

Шаэль.... Если бы я не открыла сейчас глаза в абсолютно незнакомой мне комнате, я бы подумала, что все это мне приснилось. Тачка-тележка, ужасный выматывающий болью путь .... Куда? Где я вообще нахожусь? Насколько позволяла боль, я попыталась оглядеться. Прямо перед моими глазами на тоненькой паутинке спускался откуда-то сверху маленький паучок. Паутинка то серебрилась, то пропадала в свете, падающем откуда-то сбоку. Я немного повернула голову и увидела окно. Скорее поняла, чем увидела, что лежала у окна на чем-то среднем между диваном и кушеткой. Белье было чистым, но старинным, ветхим от долгих стирок. Кажется, у моей мамы были подобные простыни в мелкий ситцевый цветочек. Моя нога была плотно перебинтована, очевидно, разодранными на полоски простынями все из той же коллекции. Я почувствовала, что к ноге все ещё плотно примотана деревяшка, фиксирующая лодыжку. Моя мокрая накануне и грязная одежда отсутствовала. На мне была какая-то столь же древняя ночная ситцевая сорочка до пят. Чуть передохнув, я приподнялась, чтобы рассмотреть комнату. На глаза мне попался неизменный большой стол на середине избы и край старого комода. На комоде лежала вышитая салфетка. Это было все, что мне удалось разглядеть вот так с первого взгляда. Комната была пуста. По крайней мере, я поняла, что ни есть, ни мучить меня, пока никто не собирается. Сквозь тупую, навязчивую боль, я почувствовала, что в комнате тепло и хорошо пахнет чем-то свежим, чистым и природным. Дровами или деревянными бревнами.

«Наверное, эта изба срублена из бревен», — подумала почему-то я, и опять заснула.

Во болезненном, отрывочном сне ко мне приходили птицы, нарисованные на двери старого дома. Они смотрели на меня вытянутыми глазами и понимающе кивали хохолками. «Учись держаться за воздух», — словно повторяли они, и я опять хотела спросить, как это возможно в моей ситуации, но опять постеснялась даже во сне. Только и осмелилась, что предположить: «Этот странный, непонятный Шаэль — мой воздух сейчас?», но птицы недоуменно прикрывали глаза.

— Какой Шаэль? Мы не знаем никакого Шаэля. Держись за воздух.

Когда же в следующий раз открыла глаза, в комнате явно кто-то был. Коричневое сплошное пятно перед моим взором медленно рассеялось, и я увидела своего странного спасителя, сидящего на краю моего ложа с большой кружкой, из которой медленно поднимался пар. Теперь запахло травами, горькими и неизбежными. Шаэль заметил, что я открыла глаза, и попытался улыбнуться.

— Пей.

Он протянул мне кружку.

— Осторожно. Она тяжелая, а ты слабая.