Постепенно между точками начинают прорисовываться пунктирные черточки, затем пунктир сливается в линию, а пространство между линиями закрашивается то в радостные тона (здесь тебе сказали: «вы красивая, девушка»), то в тревожные (а тут тебе было больно и обидно). Когда эта карта начинает играть полными красками, приобретает законченный вид, возникает ощущение, что картину эту ты уже закончил, исчерпал. Твоя душа нарисовала, напитала это пространство, и пора уходить. Так происходит обычно, но не в этом случае.

Город был особенным. Казалось, что он никогда не кончится, словно поддразнивая, даже в местах, казалось уже знакомых, щедро сыпал пригоршнями новые открытия и приключения. Он был загадочной головоломкой сам в себе. И все время разный, глупо было заранее даже предчувствовать, чем он отзовется в тебе в тот или иной момент встречи с ним. Собираться на эту встречу почему-то приходилось, как на свидание. Казалось, что он непременно оценит твой внешний вид и внутренний настрой, и может похвалить, предоставив бонус в виде нежданного приятного приключения, или скорчив недовольную физиономию, облить неожиданным кратким дождем.

В общем, когда я полюбила этот город, он ответил взаимностью, отнесся ко мне тепло и нежно. Водил по своим запутанным, непонятно куда выводящим, улочкам, дразнил внезапно выскочившей из-за угла блестящей на солнце луковкой небольшой церквушки, вдруг перехватывал дыханье раскинувшимся широким, необъятным одним взглядом проспектом. В нем было все, что нужно, и он просто поражал разностью своих состояний. С бурлящей молодым бесшабашным беспорядочным движением улицы можно было сразу, без перехода, попасть в тихий переулок, по-стариковски доживающий свой век под старыми надежными кронами деревьев, бросающих рваные тени на фасады домов, больше напоминающих памятники. Обветшавший от времени закоулок, сохранивший в себе дыхание даже уже позапрошлого века, вдруг заканчивался огромной, уходящей в белесое небо площадью, от бескрайности которой захватывало дух. Бесконечно тянущаяся чопорная череда офисов, отгородившаяся от всего остального мира рядами черных грозных авто, вдруг заканчивалась пестрыми зонтиками и ажурными пластиковыми столиками легкомысленных кофеен.

А ещё в этом городе было удивительно близкое небо. И все время казалось, что достаточно чуть разогнаться, подпрыгнуть и — полетишь, непременно вот-вот ворвешься в это белесое низкое небо, которое начинается прямо у крыш зданий.

Такая вот бесконечная игра в салочки «дорого-богато» с «бедно, но весело» мне очень нравилась. Я рассматривала причудливые витрины и фасады, и они не обманывали мое ожидание, потому что взгляд постоянно цеплялся то за какую-нибудь, незаметную с налета финтифлюшку, то за причудливую надпись, то за изображение потертого временем мифического зверя. Или показывался робкий замысловатый флигель.

Да, ещё мне нравилось рассматривать маленькие балкончики и большие балконища, представляя, как бы сложилась моя жизнь, если бы каждое утро я выходила на тот или другой. Картина перед глазами всегда получалась разной, и мне казалось, что и повороты жизни самой зависят от того, с какого именно балкончика ты смотришь на мир. Это было мне почему-то очень важно, и вообще к балкончикам я всегда питала какую-то непонятную страсть. Ещё с детства, когда рисовала в альбомах крутые замки для принцесс, и все мои сказочные рисованные архитектурные сооружения, в конце концов, оказывались просто залепленные балконами и верандами. Чем-то это напоминало осиные гнезда. Но что поделаешь, жизнь принцесс я иначе не представляла, кроме как смотрящих в ожидании судьбы вдаль, зависнув в неопределенной, но довольно устойчивой точке между небом и землей.

Так проходили мои первые месяцы замужества. Сказки, которые я задумывала и начинала писать, путешествия с мужем в открытый тогда для нас мир и ежедневные свидания с новым городом.

Было так хорошо, что казалось, это продлится вечно. Тревожный звоночек — странная поездка — быстро забылся, сначала ещё некоторое время пульсировал слабо болевой точкой где-то в недрах души, затем начал затягиваться новыми днями, которые так же, как прежде, до мимолетного появления Зеленоглазого незнакомца, были прекрасны. Утром, даже не сразу открыв глаза, я нежилась в теплой постели, вдыхая запах свежего сваренного кофе, который Влад оставлял на прикроватной тумбочке перед уходом на работу. Вместе с запахом кофе, я вдыхала ощущение Влада, которое оставалось на подушке с минувшей ночи, и думала о том, как его люблю. В очередной раз, откладывала на завтра зарядку, которую все собиралась начать делать по утрам (я даже купила себе белые кроссовки, чтобы бегать в них в недалеком сквере перед началом очередного восхитительного дня). Потягиваясь и прихлебывая уже чуть остывший кофе, горчивший именно в той насыщенности, как люблю, включала свой ноутбук и не торопясь просматривала почту. Это было смешно и всегда безрезультатно с утра. Потому что ночью никто путевый не будет строчить тебе письма, а уж издатель, даже если придет в полный восторг от твоего произведения, все равно ответит только в рабочее время. Я это понимала, но главное во всем этом процессе был заведенный режим. А мне очень важно было оставить все, как есть, не перемещая ни на миллиметр мгновения этой моей чудесно протекающей реальности.

Все было прекрасным. Пока через несколько месяцев не появилась Берта.

— Ты используешь меня, — вдруг разбудила она меня среди ночи голосом моего мужа. Мужской баритон с женскими капризными интонациями зазвучал в ночи как-то дико и нереально.

— Как? — я удивилась сквозь сон, но пробовала поддержать разговор, прежде чем не свалиться в царство Морфея опять и уже до утра окончательно.

Голос стал ещё более капризным, и до объяснений он не снисходил.

— Ты меня никогда не любила.

Я проснулась и села на кровати.

— Почему?

Мне казалась настолько очевидна моя любовь, что даже не нашла слова, чтобы опровергнуть предыдущее заявление.

— Знаю. Не ври мне. Я ненавижу ложь, а ты мне врешь все время. Мне все врут. Меня все используют.

— Как? — я тупо зашла на второй круг. Все-таки спросонья соображаешь очень туго. Пришлось включить ночник. Влад сидел на кровати абсолютно раздетый, придавив задом свою сторону одеяла, прижав голые волосатые ноги к груди и уронив подбородок в острые худые колени. Он посмотрел на меня как-то сбоку, странно выворачивая зрачки, и я с уже знакомым ирреальным ужасом увидела незнакомую голубую синь в радужке его глаз.