Мне показалось, что умираю. Какой-то силой воли я заставила себя не упасть на этот грязный пол в разводах только что выпавшего и уже стаявшего снега, который принесли на башмаках многочисленные посетители. Честно говоря, и не подозревала, что у меня есть подобная сила воли. Кругом были люди, они торопливо что-то жевали, чем-то запивали прожеванное, и никому не было дела, что космос открылся во мне тянущей воронкой где-то в районе солнечного сплетения, и все, что было мной разумной, засасывается туда со страшной силой. В голове пронеслось: «Неужели это все?», я еще пыталась определить по симптомам, что со мной происходит, когда голова упала на сложенные на столе руки. Меня пробил пот. В первых заморозках я чувствовала, что со лба у меня катятся крупные капли больной испарины, так же и с затылка, они скатываются, чуть щекоча шею, под капюшон куртки, и начинаю чувствовать их за воротом. А ещё очень боялась, что сейчас кто-нибудь подойдет и заговорит со мной, хотя бы спросит: «Девушка, вам плохо?». Я бы, может, даже не могла найти в себе сил, чтобы кивнуть.

В тот момент я явно поняла, насколько меня уже физически пожевали демоны моего мужа. И если оставались ещё хоть маленькие тени сомнения в правильности моего побега, сейчас как раз я прошла точку невозвращения. Постепенно дурнота отступала. Мне даже не поверилось, что смогла поднять голову и, вытирая крупные капли пота, катившееся по моему лицу, оглядеть зал столовой, который тоже постепенно становился на свое место.

На салат, который я выбрала перед приступом, даже смотреть было тошно. Немного поборовшись с жадностью (было до слез жалко впустую потраченных денег, которых у меня оставалось не так уж много) и состоянием организма, я решила оставить еду на столе. Кому-нибудь, кому она нужна больше, чем мне. Прислушалась к себе. Было гораздо легче.

Тем не менее, это состояние через некоторое время вернулось ко мне, и я все-таки, несмотря на все попытки держать лицо, где-то упала в обморок. Просто все, что происходило после этой столовой, я плохо помню. Люди пугали меня, казались одним темным угрожающим роем, и я стремилась затиснуться куда-нибудь подальше от этого гудящего монстра. В таком состоянии я зашла в самолет, и пристегнула ремень. На секунду в толпе заходящих пассажиров мне почудилось искаженное лицо Влада, и меня опять пробил холодный пот, но, к счастью, мне показалось. Потом мне не раз казалось, что я вижу это лицо, и меня шарахало от любого, кто заговорит со мной во время пути. Жажда жизни и чувство самосохранения все-таки вывели меня на финишную прямую. Я стремилась к друзьям, как раненый человек держится в скорой помощи из последних сил, чувствуя, что ему сейчас помогут. Приглушат боль, промоют рану и наложат на неё повязку. Он не умрет, этот раненый человек, ни от болевого шока, ни от заражения крови, ни от потери, потому что уже воет над ним сирена, и машина с красным крестом мчит в ночи. Чтобы исправить ошибку судьбы, которая решила, что вот сейчас ему и самое время умереть. Но нет, эта пляска жизни ещё продолжится. По крайней мере, для меня — точно.

Это действительно была финишная прямая. Я забилась в самый дальний угол электрички. Космический голос что-то пробормотал с потолка вагона, двери закрылись и поезд тронулся. Стало болезненно сонно. И, вытаскивая себя из затягивающего сна усилием воли, я смотрела в окно сквозь ослепительное солнце. На непривычные взгляду пальмы, ютившиеся по склонам гор городки, белые арки и мосты, что проносились мимо моего уплывающего взгляда, на голубую полосу уже осеннего моря. На все это смотрела я, а в голове, как заезженная пластинка крутилось:

Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в провинции, у моря....

Ком давил. Давил, давил горло.... И я всматривалась в эту прекрасну

ю солнечную даль, все ещё надеясь, что он не послал своих демонов вслед за мной….

На меня смотрят две пары очень похожих глаз. И как я только сразу не заметила сходство? Этот странный, немного хищный разрез, идущий в самое прямое противостояние со здешней повсеместной волоокостью.... Меня оправдывает только недавнее и, честно сказать, непродолжительное знакомство. Впрочем, рассуждать о генетических особенностях строения очей, передающихся по наследству, было особо некогда.

Почему всегда, когда я захожу к Ануш, что-то невидимо, но ощутимо меняется в мире? Кажется, что в её доме, обстановке, которая сосредоточилась в нем, время меняет направление своего течения. Вот только что было конкретное время, а вот оно начинает томно растекаться, становится плотным, густым. И все в нем то становится подчеркнутым, то наоборот, расплывается в словах и движениях.

Ануш пылает нешуточным гневом, Шаэля же, кажется, даже забавляет ситуация, хотя виновато-скорбный вид он держит стойко.

— Инч! — коротко произносит аштараканка, и я не понимаю, что она имеет в виду, но слово звучит коротко, резко и убийственно, как выстрел.

— Я ни в чем не виновата, — твердо и нагло иду я «ва-банк».

— Так уж? — прищуривается Ануш.

— Да, — не знаю, насколько хватит моей устойчивости перед её гневом.

И тут её прорывает, Ануш начинает бросаться в меня словами, от которых хочется увернуться, они бьют мелкой сечкой, и, кажется, лицо мое краснеет под этим шквалом.

— Десятки лет ожидания, когда сойдутся все знаки для пророчества! Десятки лет бессонных ночей, несколько поколений, хранящих сакральные знания, ждущих, чтобы звезды стали так, как необходимо! Эл аселу бан чунем... И все псу под хвост....

— Шакалу, — зачем-то вмешивается в её тираду Шаэль. Я удивленно смотрю на него. Зачем он вообще что-то говорит?

— Молчи уже! — замахивается на него попавшим под горячую руку пестрым махровым полотенцем Ануш. — Тоже мне, неудавшийся волк Аштарака! Жаманакы ыспарвец.... Ты кулон удержать не мог?

— Я не заметил, — смелость Шаэля на глазах улетучивается. И зачем он вообще говорил что-то против? Все-таки он чувствует себя очень виноватым, и это читается по его глазам. Мне же и неудобно, и страшно. С одной стороны, я включилась помимо своей воли в какую-то игру, которая казалась мне глупой, допотопной и неуместной. С другой стороны, меня накрывает прикосновение к какой-то вековой тайне. Опять ноет в области солнечного сплетения, словно там открывается воронка, засасывающая меня в древний космос. Очень неприятное ощущение.